...Сегодня пойдут учиться - начнут новый учебный год - дети уже не только нынешних сорокалетних, но и тридцатилетних. Дети тех, кто в наши дни больше всего терпеть не могут, чтобы их учили, то есть поучали. Чтобы их воспитывали. Крутые не крутые, но уж познавшие жизнь на ощупь, знающие, что почем, их на мякине не проведешь и т.д.

Пожалуй, многие из них и сами не готовы к тому, чтобы учить и воспитывать. Уже забыли, чему же именно надо учить. И пожалуй, потеряли представление о том, какие именно качества в своих родных детях надо воспитывать.

Пушкин был кем угодно, но не моралистом.

Вот вам мораль: по мненью моему,
Кухарку даром нанимать опасно;
Кто ж родился мужчиною, тому
Рядиться в юбку странно и напрасно...

(Из "Домика в Коломне", кто запамятовал, - который поэт так и кончает, дразня моралистов, - "...Больше ничего/ Не выжмешь из рассказа моего").

Мужчин и юбку пропустим из политкорректности, а насчет нанимать даром - все же не совсем вне морали. Про то же и "Сказка о попе и работнике его Балде":

... "Нужен мне работник:
Повар, конюх и плотник.
А где мне найти такого
Служителя не слишком дорогого?"

И Балда ему предлагает служить за три щелчка по лбу в год (само же предложение проистекает, пожалуй, из того, что Балда-то по рынку навстречу попу "идет, сам не зная куда", - ментальность, однако). Невеселый конец истории всем памятен с детства:

Со второго щелка
Лишился поп языка;
А с третьего щелка
Вышибло ум у старика,
А Балда приговаривал с укоризной:
"Не гонялся бы ты, поп, за дешевизной".

Нравоучительно и при этом современно звучит, почти "рыночно". При желании можно услышать некое предостережение очень по делу.

"Сказку о рыбаке и рыбке", хочется верить, читают детям одной из первых. Все вроде ясно - старик внял мольбе рыбки и отпустил ее. Да не просто - а на все ее предложения - "Дорогой за себя дам откуп: откуплюсь чем только пожелаешь", - не поддался:

И сказал ей ласковое слово:
"Бог с тобою, золотая рыбка!
Твоего мне откупа не надо;
Ступай себе в синее море,
Гуляй там себе на просторе".

Как же не читать эту сказку детям вслух!

Кроме, как у Пушкина, где им нынче услышать, что бывают добрые поступки безо всяких условий - без откупа (по-нынешнему - без отката), просто - ступай (как чудесно это "ступай", обращенное к рыбке!) да гуляй. "Не посмел я взять с нее выкуп..." - не побоялся, а - не решился: что-то внутри не пустило (ну, то, что в давнее время называли совестью, говорили: "совесть не позволила"). Это потом старуха принудила старика вернуться к морю и добирать шаг за шагом упущенную выгоду. И тут уже автор и жалеет старика, и в то же время по-своему суров к нему за податливость к чужой злой воле.

Потом Чехов изобразит этого старика из пушкинской сказки в своих "Трех сестрах" - он отнесется к Андрею, посадившему на голову сестрам свою жену Наташу, так же жалостливо-пренебрежительно: это безвольный тип русского человека, человек-тряпка, потакающий своим безволием деспотам, губящий тем самым лучшее вокруг себя и себя самого...

Но до этого еще далеко, и на другой год после "Сказки о рыбаке и рыбке", в 1834-м, Пушкин пишет "Сказку о золотом петушке", где за неисполнение обещанного царь оказывается наказанным еще злее, чем хозяин Балды - за жадность и некоторое прохиндейство.

Царь скопца благодарит,
Горы золота сулит.
"За такое одолженье, -
Говорит он в восхищеньи, -
Волю первую твою
Я исполню, как мою".

Но, оказывается, не безусловно. А в зависимости от того, какова будет эта первая воля, - не разойдется ли решительно с интересами самого царя.

Что ты в голову забрал?
Я конечно обещал,
Но всему же есть граница.
И зачем тебе девица?
Полно, знаешь ли, кто я?

........................................

Убирайся, цел пока;
Оттащите старика!"
Старичок хотел заспорить,
Но с иным накладно вздорить;
Царь хватил его жезлом...

Ну и так далее. Сам же пережил вздорного старичка не намного - видимо, на несколько минут. Петушок отплатил ему за вероломство полной мерой.

Так "учит" или "не учит" Пушкин? Об этом - позже. Пока же обратимся к прозе - хотя бы к "Станционному смотрителю". Вообще "Повести покойного Ивана Петровича Белкина" - это семейное чтение. Хотя бы одну из них детям лет до двенадцати (а с какого возраста - дело сугубо индивидуальное) надо прочесть дома вслух. Тогда совсем иным будет отношение и к повести, и к Пушкину, и вообще к русской классике. А может быть, и к жизни.

"...Вышла из-за перегородки девочка лет четырнадцати и побежала в сени. Красота ее меня поразила. "Это твоя дочка?" - спросил я смотрителя. - "Дочка-с, - отвечал он с видом довольного самолюбия..."

А несколько лет спустя рассказчик, остановившись у того же почтового домика, "не мог надивиться, как три или четыре года могли превратить бодрого мужчину в хилого старика". История бедного Самсона Вырина именно в отрочестве должна войти в сознание - и как мастерски выписанное повествование, и как моральный урок - вплоть до щемящего финала, где мальчик показывает приезжему "груду песку, в которую врыт был черный крест с медным образом", и рассказывает, как приходила сюда барыня. "Она легла здесь и лежала долго".

Говорят и пишут об этой небольшой повести вот уже около двух веков, и в каждое время проступают новые оттенки ее смыслов. Сегодня, вероятно, такие: вы имеете право устраивать жизнь как вам нравится, выбирать по вкусу друзей, возлюбленных, места для жизни, платья и украшения. Но чтобы быть полноценным человеком, должны помнить о тех, кто слабее, кто одинок, кому больно. Нельзя не задумываться о той боли, которую можем причинить мы - молодые, сильные, идя вперед и вверх. Не задумываться над тем, не были ли мы глухи к страданиям того, кто рядом. Для кого в нас именно - смысл и возможная (и, быть может, из-за нас утерянная) хотя бы скудная радость жизни.

Повесть Пушкина дотягивается до наших дней в первую голову мыслью о родителях, которых во все времена многие молодые плохо понимают и, главное, не стараются понять, привычно считая "стариков", "предков" и т.п. отставшими от современных запросов и скучными. (Письма двух чем-то близких отечественных литераторов - Пушкина и Чехова - показывают у обоих естественное сознание долга перед родителями, при том, что обоим были родители достаточно чужды.)

Первый поэт, знавший толк в земных удовольствиях, показывает тем, кто способен видеть, что выше всего - человечность и сострадание, что так называемый маленький человек (с этих повестей и вошел он в русскую литературу - и жил в ней вплоть до советского времени) не менее ценен в моральном смысле, чем большой, сильный и богатый.

Трудно примирить, согласовать интересы и устремления разных людей - в том числе разных по возрасту, образованию, по доходам и возможностям. Но думать о том, как это сделать, - необходимо. И уж во всяком случае - учиться с молодых, даже юных и отроческих лет понимать другого, его чувства - как бы ни были мы погружены в собственные эмоции и заботы, как бы ни вбили себе в голову в один отнюдь не прекрасный день сомнительный афоризм, издавна не раз мною слышанный: "Я никому ничего не должен!" (Иногда добавлялось: "Был должен - и уже расплатился").

Необходимость видеть вокруг себя кого-то еще, необходимость и уменье сочувствовать - качество, без которого не обойтись в становлении личности. Если только не решили обойтись без самого становления.

Так учит все-таки Пушкин или это что-то другое?

Он сам об этом сказал, и каждый москвич, равно как и приезжий, может прочитать эти слова на его памятнике:

И долго буду тем любезен я народу,
Что чувства добрые я лирой пробуждал...

"Пробуждал" - не прививал, не воспитывал... Знал, что эти чувства дремлют едва ли не в каждом человеке, - только надо пробудить. И всю жизнь боготворивший Пушкина Михаил Булгаков идет за ним, формируя своего Иешуа, - верившего, что всякий человек по природе своей добр.