Похоже, в России снова стал актуальным жанр тюремной литературы. В этом смысле она сравнялась с Россией дореволюционной. Мы имеем в виду, что узники режима публикуют свои обличительные опусы в российской прессе на легальных основаниях. При советской власти такого не было. Напечатать текст политического преступника, да еще с критикой того самого режима, который упек его за решетку? Немыслимо! А при царе - пожалуйста.

На Руси родоначальником этого "острогиздата" стал протопоп Аввакум, возглавивший в XVII веке, при Алексее Михайловиче, оппозицию никонианской церковной реформе и претерпевший за это страшные муки. Сказать, что страдания его не поддаются описанию, нельзя, потому что суровый апостол раскола именно описал их, причем с потрясающим стоицизмом и каким-то гордым сарказмом:

"Посем привезли в Брацкой острог и в тюрьму кинули, соломки дали. И сидел до Филиппова поста в студеной башне; там зима в те поры живет, да Бог грел и без платья! Что собачка, в соломке лежу: коли накормят, коли нет. Мышей много было, я их скуфьею бил, - и батожка не дадут дурачки! Все на брюхе лежал: спина гнила. Блох да вшей было много. Хотел на Пашкова кричать: "прости!" - да сила Божия возбранила, - велено терпеть". (Афанасий Пашков - енисейский воевода, в ведении которого находился Братский острог на Ангаре. - В.А.)

Аввакум не терял надежды наставить царя на путь истинный. В одной из челобитных он пишет, что было ему видение: "...видех тя пред собою или ангела твоего умиленна стояща, подпершися под лице правою рукою. Аз же возрадовахся, начах тя лобызати и обымати со умиленными глаголы. И увидех на брюхе твоем язву зело велику, исполненна гноя многа..." Аввакум начал исцелять язву на царском теле, и поначалу это ему удалось, но недуг оказался чересчур запущен, и мятежный пастырь отступился: "И очютихся от видения того, не исцелих тя всего здрава до конца. Нет, государь, большо покинуть мне плакать о тебе, вижу, не исцелеть. Ну, прости ж, Господа ради, дондеж увидимся с тобою".

Писал Аввакум и сестре Алексея Михайловича царевне Ирине Михайловне, которая сочувствовала старообрядцам, и новому царю Федору Алексеевичу, и своим единоверцам - боярыне Морозовой и "всем нашим горемыкам миленьким". Послания эти переписывались, распространялись, к месту его заключения устремлялись паломники, рассказывавшие о чудесах и знамениях, которые они сподобились там видеть. Сила воздействия могучей личности Аввакума, его писем и поучений была колоссальной. Заставить замолчать его способна была лишь смерть. Именно это с ним верховная власть и учинила: в 1682 году он был сожжен заживо вместе с тремя другими еретиками "за великие на царский дом хулы".

В мае 1862 года сначала в Москве, а затем и в Петербурге появилась прокламация под заголовком "Молодая Россия", изданная неким Центральным Революционным Комитетом, о существовании которого доселе ничего не было слышно. Получил подметный листок и Достоевский - он нашел его поутру привязанным к ручке замка входной двери своей квартиры. Содержание листовки удручило писателя: "Никогда до этого дня не предполагал я такого ничтожества!" Позднее Достоевский дал убийственную характеристику этому сочинению "трех золотушных школьников", которые "напечатали и разбросали глупейший листок, не справившись даже хорошо с иностранными книжками, откудова они всё выкрали и бездарно перековеркали".

Листок был наполнен призывами к беспощадному террору против царской семьи и правящего класса. "Мы не испугаемся, если увидим, что для ниспровержения современного порядка приходится пролить втрое больше крови, чем пролито французскими якобинцами", - писал неведомый автор воззвания.

Именно в те дни Петербург охватили вдруг пожары. Достоевского небывалое и грозное бедствие волновало чрезвычайно. Он и Раскольникова потом посадит в трактир листать газеты с многочисленными сообщениями о пожарах. "Пожар 28 мая в Духов день поднял на ноги целый Петербург, - писал Достоевский в статье, которую не пропустила цензура. - В этот день сгорело: Толкучий рынок, Щукин двор, Министерство внутренних дел, лесные дворы на правой стороне Фонтанки, Щербаков и Чернышев переулки... Народ громко говорит о них; толкуют о пойманных мошенниках, о какой-то многочисленной шайке, которая с адскими целями поджигает столицу со всех сторон. Панический страх одолел всех".

Промаявшись весь день, Достоевский наконец решил поехать к Чернышевскому и просить его как идейного отца нигилизма повлиять на автора или авторов прокламации. Но Чернышевский лишь пожал плечами: "Неужели вы предполагаете, что я солидарен с ними, и думаете, что я мог участвовать в составлении этой бумажки?" Есть сведения, что Чернышевский все же имел представление, откуда исходит прокламация, и собирался оказать воздействие на заговорщиков, но не успел: вскоре он сам был арестован.

Автором злосчастной прокламации был русский якобинец Петр Заичневский, причем сочинил он ее и передал на волю сидя в предварительном заключении.

Передать было немудрено. Как вспоминала одна из участниц его кружка, "маленькая одиночная камера Заичневского всегда была полна народа. Посещала Заичневского не только молодежь. Не раз мы заставали в его маленькой камере разодетых дам со шлейфами, приезжавших в каретах с ливрейными лакеями послушать Петра Григорьевича, как они сами заявляли. Они привозили ему цветы, фрукты, вино, конфеты. Обычно время проходило в оживленных спорах".

До авторства Заичневского власти так и не дознались, приговорили его к каторжным работам за другие дела. Кто поджигал город и поджигал ли кто, неизвестно. Но смрад тех пожарищ надолго одурманил русское общество.

Между тем Николай Гаврилович Чернышевский, томясь в Алексеевском равелине в ожидании суда по сфабрикованному делу, тоже взялся за перо. С необыкновенной быстротой он стал сочинять роман "Что делать?", который сыграл исключительную роль в русском революционном движении и, по словам Ленина, его "всего глубоко перепахал".

Факт напечатания романа в легальном журнале "Современник" меня, помню, на школьной скамье потрясал и восхищал. Мне казалось, что тут какой-то ловкий фокус, посредством которого Чернышевский и издатель "Современника" Некрасов перехитрили тупых цензоров. Ну как же, охотно кивала учительница литературы, именно перехитрили: свои передовые революционные взгляды Чернышевский изложил в форме романа, да еще и с детективной завязкой.

Мне смутно приходил в голову аргумент, который я тогда так и не высказал: удивительно не то, что цензура роман проворонила, а что арестант, обвиняемый в политическом преступлении, имеет полную возможность писать и публиковаться в журналах. Мало того: в соседней камере сидит критик Писарев, который публикует рецензию роман товарища по застенку. После рецензий-то органы и спохватились.

Афанасий Фет, читая роман, подозревал цензоров в сговоре с литераторами. А Набоков и вовсе приписывал цензорам коварный план: "Цензура разрешила печатание его в "Современнике", рассчитывая на то, что вещь, представляющая собой "нечто в высшей степени антихудожественное", наверное уронит авторитет Чернышевского, что его просто высмеют за нее". Набоков рассказывает, как Некрасов по дороге из ресторана потерял рукопись - мол, перст провидения! - ан нет, подобрал чиновник и явился на зов газетного объявления. Но ни Набоков, ни Фет не удивляются, что подследственному можно публиковать какие бы то ни было романы.

На самом деле зевок цензуры объясняется просто. Рукопись для ускорения производственного процесса передавалась на волю частями. Сначала ее изучали члены следственной комиссии на предмет "улик", способных поддержать и дополнить обвинение, а затем уже редакция "Современника" направляла порции текста в цензуру. Казалось бы, двойной барьер! Но именно по этой причине роман и проскочил цензуру: как впоследствии признавался цензор, прикрепленный к "Современнику", он "слепо подписал" рукопись в печать, поскольку она уже прошла "фильтру III отделения" - мол, после такой "фильтры" цензору делать нечего. Но Третье-то отделение с цензурной точки зрения его как раз и не рассматривало.

Перепаханный Чернышевским Ленин, в свою очередь, сидел в тюрьме в 1895-1897 годах по делу "Союза борьбы за освобождение рабочего класса". Как гласит официальная биография вождя, "Ленин, находясь в тюрьме, поддерживал связь с продолжавшими работать членами "Союза борьбы", помогал им советами, писал листовки и т.п.". Совершенно непонятно: зачем арестовывать революционеров, если они и под стражей продолжают заниматься ровно тем же, чем занимались на воле? Но не все так просто. В рассказе Зощенко "Иногда можно кушать чернильницы" говорится о том, как Ильич объегоривал тюремщиков: он, оказывается, писал молоком на полях книг, которые ему приносили родственники; а чтобы охранники ничего не заметили, лепил "чернильницы" из хлебного мякиша и при приближении надзирателя съедал их - мол, сижу, завтракаю, не шалю, починяю примус.

"Надзиратель говорит:

- Что вы делаете? Вы чернильницу кушаете!

Ленин говорит:

- Вы, кажется, ослепли. Это не чернильница, а хлеб. И вот я его кушаю".

По прочтении этого рассказа в хрестоматии для второго, кажется, класса романтическая советская молодежь дружно начинала изводить целые батоны на лепку "чернильниц" и портить книги конспиративными маргиналиями, проявляя их затем над газовой конфоркой.

Интересно, что не так давно президент США Джордж Буш напомнил мировой общественности и о книге "Что делать?", но не Чернышевского, а Ленина, и о другом публицисте, создававшем свой труд в узилище. "В начале 1900-х годов юрист-эмигрант напечатал в Европе брошюру "Что делать?", в которой изложил свой план коммунистической революции в России, - рассказал Джордж Буш 5 сентября прошлого года на встрече с отставными офицерами. - Мир не придал значения словам Ленина и заплатил ужасную цену. Советская империя, которую он создал, погубила десятки миллионов людей и поставила человечество на грань термоядерной войны. В 20-е годы прошлого века неудачливый австрийский живописец выпустил книгу, в которой рассказал о своем намерении построить в Германии арийское сверхгосударство, взять реванш у Европы и истребить евреев. Мир проигнорировал слова Гитлера и заплатил ужасную цену. Нацистский режим убил миллионы людей в газовых камерах и поверг мир в пламя войны, и остановить его удалось лишь ценой огромных жертв. Бен Ладен и его союзники по террору открыто заявили о своих планах, как прежде Ленин и Гитлер. Вопрос состоит в следующем: услышим ли мы их?"

Да, у Гитлера в крепости Ландсберг, где он отбывал срок за "пивной путч" и писал "Мою борьбу", тоже была гламурная тусовка, дам со шлейфами и фруктами хватало.

В наше время тюремная публицистика опять стала играть значительную роль в политической жизни России - пожалуй даже как никакая другая. Органы со времен Чернышевского многому научились: третий опус банкира Френкеля в печать не попал - объявлен тайной следствия. Конечно, многие сегодня спрашивают: а где был Френкель со своими обвинениями, покуда его не арестовали? Ну, мало ли... может, ему некогда было. А потом, разве к свободному Френкелю так прислушались бы, как к арестованному, да еще по такому громкому делу? А так - аффтар жжот глаголом сердца людей в респектабельнейших изданиях России и Запада.

Мы сейчас не говорим о состоятельности предъявленных обвинений и вынесенных приговоров. Но раз уж люди сидят под стражей, они должны иметь право на публичное высказывание.

Политзеки.Ру: Политзаключенные нашей эры