Вчера ударным спектаклем Оскараса Коршуноваса "Эдип-царь" закончился второй фестиваль "Балтийский дом в Москве". На этот раз он шел с подзаголовком "Литовский акцент": из шести фестивальных спектаклей пять поставили литовцы. Причем два из них – увенчанные всевозможными наградами знаменитости, производящие главный экспортный товар страны: Эймунтас Някрошюс и Оскарас Коршуновас, чьи постановки разъезжают по самым престижным фестивалям мира. Но някрошюсовская "Песнь песней" в Москву уже год назад приезжала, так что главным событием стал "Эдип-царь" и большущий зал Молодежного театра оказался забит до верхних ярусов.

Софокловский "Эдип" - скорее всего не самый главный спектакль для Коршуноваса, но самый эффектный, самый накрученный и, наверное, самый отчаянный. Оскарас ставит главную в мировой литературе трагедию рока и прозрения – в песочнице с грибком, на детской площадке среди лесенок и разнообразных качелей. Тут суетятся, как муравьи, маленькие серые человечки с огромными круглыми головами пупсов и, начиная, свою первую речь знаменитым: "О деда Кадма юные потомки! зачем сидите здесь у алтарей...", Эдип сначала скажет: "дети, дети..." с той саркастической интонацией, с которой Хвостенко скрипел "дети-дети, деточки-детишки". Перкуссионист грохочет, скрежещет и лязгает, "детишки" лазают по железным клеткам и усаживаются рядками, как китайские болванчики, а самодовольный Эдип с зализанными кудрями, в костюме с галстуком, выходит перед ними, будто комсомольский лидер, идущий на переизбрание. Рядом мелкой сошкой и подхалимом суетится такой же гладкий Креонт. И некто в кепочке записывает за шефом каждое его слово (тут же вспоминается Левий Матвей из "Мастера и Маргариты", которого Коршуновас ставил). А Хармс, которого Коршуновас тоже много ставил, так же не любил детей, "особенно, когда они пляшут".

Эдип обещает "избирателям", что искоренит несчастья и найдет виноватых, – он победно вскидывает руки и горделиво смотрит на публику, а в зале зажигают свет. У нас таких лобовых ходов встряхивания зрителя – мол, это и к вам тоже относится! – не используют со времен перестройки, но в этот раз, через день после выборов, на волне обсуждения скандальных избирательных кампаний, нельзя сказать, чтобы он совсем не работал. Круглоголовые дауны молчаливо жмутся в кучки.

В Литве после премьеры "Эдипа" Коршуновас говорил одному из тамошних критиков: "На площадке ребенок создает свою личность и, как мне кажется, свою судьбу. Вся остальная его жизнь, это повторение одних и тех же тем, одних и тех же игр". Но спектакль его получился вовсе не о том, что все берет свое начало в песочнице. В нем – страх перед этой песочницей, перед этими непонятными детьми, которые неизвестно чего хотят и что любят. Страх перед их непонятным миром, полным каких-то отталкивающих харь. Античным хором здесь, на детской площадке, оказывается писклявый кордебалет Микки и Минни Маусов, а корифеем хора – безглазый игрушечный медведь-исполин, который приплясывает и распевает веселым металлическим басом трагические стихи Софокла. И все это безумие - гнетущего серого цвета, будто присыпанное золой.

Для Коршуноваса именно на детской площадке берет начало масскульт со всеми своими жупелами. Эдип откапывает в песочнице черного Буратино – и тот оказывается прорицателем Тиресием. Носатый Тиресий вертится, скачет и произносит прорицания противным голосом вредины, а когда разозлившийся Эдип хватает его за нос – Буратино сбрасывает маску и, оседлав гордеца, оказывается длинноволосой и черногубой девицей в садо-мазо латексном наряде. От прорицаний такого Тересия под громовое техно все вокруг взрывается, как в боевике, в зал валит дым и слепит мигающим красным светом, мишке-корифею отрывает ногу, от грибка остается одна колонна, а голоногие девушки в искореженных масках Микки Маусов с безумными оскалами, вьются вокруг спортивных снарядов, как стриптизерши у шеста.

С этого момента Эдип перестает быть партийно-комсомольским лидером, он становится чем-то вроде античного героя в тунике из пиджака, надетого на голое тело через одно плечо, и в роллеровских наколенниках на голых ногах. Он герой, который добивается правды, но ищет ее тоже как самый сильный мальчик в детском саду – каждого своего соперника он подымает вверх на качелях-весах и, уличая во лжи, с грохотом роняет вниз (страшно смотреть, как раз за разом рушится на пол почтенный Будрайтис, играющий Вестника).

Все время спектакля на краю этой инфернальной детской площадки молча сидит старик – вполне современный, в пиджаке и с клюкой. Ясно, что он - тот самый пастух, который один знает всю правду. Пастуха играет старый и очень известный литовский актер Лаймонас Норейка - он молчит и только ниже опускает голову, когда Эдип громит противников и уверяет всех в собственной безгрешности. В сущности, это спектакль и про такого старика – молчаливого ветерана, который все видит, многое знает, но считает, что лучше молчать, раздраженно отбиваясь клюкой от "миккимаусов", которые тащат его на признания.

Коршуновас – мастер, он строит сцены эффектно и динамично, красиво группирует персонажей, но запал его таков, что кажется, будто это первый спектакль режиссера – ему хочется сказать, показать, попробовать на сцене все, заклеймить и развенчать тоже все. От этого очень скоро голова начинает идти кругом.

Понятно, что к концу, когда Эдип, оставшийся уже почти совсем голым, окончательно падет, бывший суетливый помощник Креонт будет пинать его ногами в песочнице, а потом надует грудь и выйдет к народу. А ходивший следом и подобострастно что-то записывавший человек в кепочке в финале расскажет об эдиповых несчастьях, потрясая пальцем, с болтливым восторгом и назидательностью пенсионера, поучающего молодежь. Все это понятно и даже убедительно. Вот только судьба поверженного комсомольского лидера с детской площадки, несмотря на громокипящее окружение, никак не становится в масштаб античной трагедии. Хотя и его жалко.