Вот читаем мы, допустим, такое: "В Германии разгорается скандал вокруг высказывания архиепископа Кельна кардинала Иоахима Майзнера. Как сообщает ВВС, в своей речи на открытии церковной выставочной галереи Майзнер назвал "дегенеративным" современное искусство, которое удаляется от Бога".

Скандал этот, понятное дело, прежде всего связан с термином "дегенеративное искусство". Почему современные немцы так чувствительны ко всему, что ассоциируется в их сознании с мрачными страницами их истории? Некоторые полагают, что со страху - перед Америкой, перед Израилем, перед сионскими мудрецами и прочей мировой закулисой. Соблазнительно - но неправильно судить обо всех исключительно по себе.

Дело в том, я думаю, что германское общество, пережившее то, что оно пережило, оказалось способным понять ясную вещь: проблема ксенофобии - это прежде всего проблема ксенофобов, проблема антисемитизма и расизма - это прежде всего проблема антисемитов и расистов. Повзрослевшее общество поняло, что от ненависти страдают в первую очередь ненавидящие, а ненавидимые - лишь во вторую очередь. Они это поняли - честь им и хвала. И у них есть будущее. Да и настоящее, кстати, тоже есть.

Выступил один "приближенный к богу" неудачно, а общество, наделенное здоровым инстинктом, нежно, но показательно отодрало его за уши.

И поделом: в приличном обществе полагается знать, где бог, а где порог. Вот даже их большой культурный чиновник высказался в том духе, что это, мол, возмутительно и что надо бы, прежде чем чушь пороть, разобраться в предмете. Вовсе не факт, что чиновник этот так уж и сам разбирается в современном искусстве, но он хотя бы усвоил, что о том, в чем ничего не понимаешь, лучше не судить. Это понимание, между прочим, дороже стоит, чем понимание тонкостей современного искусства. Это понимание называется гражданской ответственностью.

В развитой общественной системе для каждого вида человеческой деятельности "отгорожены" свои территории. Тут искусство, тут наука, тут политика, тут церковь, тут шоу-бизнес и т.д. И никто никому не мешает, и никто ни к кому не суется, и общество спокойно и взаимоуважительно делится "по интересам". И никто никого не контролирует на предмет "удаления от бога". И многие усвоили, что от имени бога судить не следует даже епископу, ибо, по словам Борхеса, литературные вкусы бога никому не известны.

У нас, где традиционно все свалено в одну кучу, вовсе не так. У нас запросто могут, громко топая сапогами и размахивая крестами и палками, ввалиться хоть в музей, хоть в галерею, хоть куда наидуховнейшие граждане и погромить божьим именем, но без божьей санкции все то, что, с их просвещенной точки зрения, плохо лежит, стоит или висит.

Подмывает спросить: где же вы все, богомольные вы наши дяденьки и тетеньки, были, когда в моей школе в году этак 62-м состоялся антирелигиозный вечер, где один мальчик из 8-го "А" довольно топорно изображал толстопузого попа, дурачащего смешливую толстую одноклассницу, наряженную собственной бабушкой, а другой - из 7-го "В" - декламировал не слишком запоминающиеся стишки про опиум для народа. Что-то я вас не видел там - таких неистовых богозащитников с крестами да хоругвями. Что-то не слишком громко возвышали вы свой гневный голос супротив богохульников и святотатцев. А впрочем, вы же там были. Ну ладно, не вы - вас тогда и в помине не было. Но зато ваши духовные предки точно там были. И сидели они там в самом первом ряду. И ржали они громче всех. И хлопали они в ладоши до полного изнеможения.

И сегодняшнее ваше погромное благочестие имеет отношение к христианству ничуть не большее, чем советская идеология - к марксизму. Вам ведь, главное, дай только что-нибудь посносить да погромить: хоть церковь, хоть выставку, хоть что.

"Дегенеративное искусство" широко известно на Западе. Но и нам тоже есть чем похвастаться в этой области. У нас есть свой сталинский "сумбур вместо музыки", свои хрущевские "пидарасы" и свое "искусство принадлежит народу".

Когда художника третируют по эстетическим мотивам, каковые невежественной властью (или невежественным обществом) воспринимаются как этические, это очень неприятно для художника-человека, но очень лестно для художника-художника. Это как раз и есть признание. После первого ареста и последовавшей после него высылки Мандельштам не без гордости сказал своей жене, что вот, мол, как в нашей стране уважают поэтов - за стихи убивают.

Всяческие давления и гонения для развития искусства чрезвычайно полезны. Гонители и давители оказывают искусству большую услугу, хотя вовсе не ту, каковая входит в их намерения.

В 70-е годы прошедшего века на фоне партийно-гебешной давиловки возникали и реализовывались самые головокружительные художественные идеи. И если бы я был только художником, а еще и не "физическим" лицом со всеми присущими физическому лицу человеческими потребностями, то я бы уверенно заявил, что не было времен счастливее, чем те годы.

Известно, что в советские годы в искусстве разбирались все. Потом на какой-то короткий срок искусство оставили в покое. Было не до него. Главным вопросом было выживание в новых условиях.

Теперь, чуть отъевшись, снова все стали разбираться в искусстве. Особенно в современном. А разобравшись в нем, невозможно справиться с искушением "разобраться" и с ним. А также с художником, с галеристом, с театральным режиссером, с литератором.

Большинство людей живут себе безо всякого современного искусства и в ус не дуют. Но если кого-то это искусство задевает, то надо все же постараться разобраться в его истории и основаниях. Иначе человек ставит сам себя в глупое положение - положение профана, к тому же и агрессивного.

Или, в лучшем случае, напоминает одну маленькую девочку, которой разрешили однажды посидеть за взрослым столом с условием, что она не будет встревать в разговоры взрослых. Долгое время она мужественно молчала. Но когда кто-то произнес в каком-то контексте слово "Достоевский", девочка по-взрослому вскинула брови и светским голосом произнесла: "Достоевский? В первый раз слышу".

Это смешно и мило, но только лишь потому, что девочке было пять лет и она не была ни епископом, ни секретарем Патриархии по связям с общественностью, ни, на худой конец, министром культуры.

Даже в самых радикальных своих проявлениях общественно опасным искусство не может быть по определению. В противном случае оно уже не искусство, а что-то другое. Войны, погромы и теракты устраивают не художники. Их устраивают, как правило, те, кто ненавидит и презирает свободу вообще и свободное искусство в частности. Искусство, представьте себе, никого никуда не ведет и ничему никого не учит. Его единственный, но чрезвычайно важный урок - это урок свободы.

Искусство не может быть разрушительным, на то оно и искусство. По-настоящему страшными могут быть только сказки и только в раннем детском возрасте. Искусство не может испугать взрослого человека. Оно испытывает общество на вшивость, гражданина на взрослость, а границы (в том числе и границы, отделяющие жизнь от искусства) на прочность. А границы - это проверено нашим общим историческим опытом - чем прозрачнее, тем прочнее.