статья Обрезанный Пушкин

Илья Мильштейн, 07.11.2007
Илья Мильштейн

Илья Мильштейн

Самое замечательное в этой истории, что Михаил Михайлович Козаков понял, почему нельзя читать басню дедушки Крылова "Пестрые овцы". Понял и не стал спорить. Басня про царя зверей, при помощи волков передушившего овец, чтобы самому остаться незапятнанным, напугала организаторов юбилейного вечера телеканала "Культура", и великий актер пожалел маленьких людей. Мало ли что позапрошлый век, а басня-то наверное антипутинская. Типа про президента, генпрокуратуру и олигархов писал классик. В крайнем случае – про Путина, Рамзана и чеченцев. Ну, или про Путина, единороссов и оппозицию. Дедушка Крылов старый, он умер, ему все равно, а деятелям "Культуры" могут дать по шапке за неконтролируемые ассоциации. Вот это и понял народный артист, проживший долгую жизнь в СССР.

Поэтому Михаил Козаков согласился прочитать Пушкина. Вместе с Александром Сергеевичем он решил посмешить зрителей и телезрителей: вечер шел в записи и готовился в эфир. Стишки были не менее знаменитые, чем басня, но без антисоветского душка. Про еврейку Ревекку, которой необрезанный поэт мечтал вручить живой символ своего чудного мгновенья. Про Евгения Онегина, но не из поэмы, а то, что увидел Александр Сергеевич, разглядывая иллюстрации к ней в "Невском альманахе". Там было слово "жопа" – в стишках. И слово "титька". В двух других пушкинских экзерсисах употреблялся глагол "иметь" ("Иной имел мою Аглаю...") как синоним всех других глаголов, обозначающих плотскую любовь, а также существительное "независимость" в его роковой связи с деньгами.

Прочитав на концерте пушкинские строки вместо крыловских, Михаил Михайлович Козаков пожалел организаторов. Они его не пожалели. Его выступление целиком было вырезано редакторами телеканала "Культура" и до телезрителей не дошло.

Законы журналистского жанра просты. Вот событие, а теперь должен следовать комментарий. Излагай свой авторский взгляд на случившееся: хвали, негодуй, пожимай плечами, иронизируй. А в конце непременно сделай вывод: вон что произошло, граждане, и что из этого следует. Таков, уважаемые, мой прогноз. В защиту его я выдвигаю следующие аргументы.

Однако вот беда какая: никаких выводов мне в голову не приходит. Разные слова и словосочетания еще как-то роятся, и вы их сами знаете, и Пушкин знал, но они столь же очевидны, сколь и неуместны в тексте про культуру – пусть даже в кавычках, а хоть бы и без. Но это не аргументы. Это эмоции, перечеркивающие любую аналитику. А комментарий должен содержать мысли.

И тут следует сдаться и честно признать: бывают в жизни события, друг Гораций, которые не постичь даже журналисту. Причем дело совсем не в том, что они потрясают масштабом или прикрывают уста ужасом свершившейся трагедии. Размышлять можно о чем угодно. О массовых убийствах. О природных катастрофах. О войне и военных преступниках. Но в нашем случае проблема состоит в другом. Совершенно непонятно, как можно комментировать маразм.

Прямо руки опускаются.

Козакову понятно, а мне – нет. Говоря-то всерьез, ну прочел бы он басню Крылова – чем это угрожало Кремлю, лично Владимиру Владимировичу, партии власти, руководству телеканала? Я уж не говорю: пустили бы в эфир "жопу" и "титьки", освященные пушкинским гением – что сделалось бы с народами, населяющими Отечество? В зале, где читал Михал Михалыч, говорят, смеялись и аплодировали, больше ничего страшного не произошло... Чего боялось руководство самого прогрессивного, как принято считать, российского телеканала?

Это непостижимо. Этого не объяснишь ни кровавым режимом, ни уж тем более нелюбовью к Михаилу Козакову. Этого ничем не объяснишь.

Где-то недавно читал: у нас нет цензуры, у нас есть холуи, сидящие в высоких креслах. Испытывающие наряду с патриотическим подъемом жуткий страх лишиться руководящего поста в СМИ. Все эти добродеевы, эрнсты, сунгоркины, мамонтовы, третьяковы. Мысль спорная. Поскольку и цензура имеется, и Аглаю нашу, в смысле свободу слова, кто только не имеет со всех сторон. И вырезают из эфира, который давно уже разучился быть прямым, кого угодно, если находят в речах политические аллюзии, хоть Горбачева. И статью про так называемый михалковский фильм могут выкинуть из центральной газеты, а потом, поставив, сопроводить таким количеством холуйских контркомментариев, что читать тошно.

Но это хоть имеет смысл. Это гнусно, но понятно, и это легко комментировать. Нельзя трогать Путина и фильм в его честь. Нельзя колебать треножник, на котором установлена вертикаль: того гляди рухнет и обвалится на наши головы. Но Крылова-то с Пушкиным и Козаковым, но басню с аллюзиями, которым полтораста лет в обед, но "титьки"-то кому помешали? Неужели действительно кого-нибудь уволили бы с телеканала, если бы великий актер рассказал бы овцам про деликатного льва и злых волков?

Комментировать тут нечего, но слово, уже раз произнесенное, стоит повторить и над ним призадуматься. Имею в виду – "маразм". То есть тотальное поглупение начальства, которое само уже не в состоянии понять, чего ему следует пугаться. Каспарова ли с Лимоновым, зюгановских ли анекдотов про Путина или стишков про Аглаю? Такой род крамолобоязни, когда страх недобздеть, да простят меня культурнейшие читатели этого издания, парализует мозги. А в итоге выходит позор, едва ли не национальный, когда великих русских классиков вырезают вместе с великим русским актером. Когда это обрезание делают миллионам телезрителей. К недоумению бедной Ревекки, которая небось и не ожидала, целуясь с Александром Сергеевичем, встретить в нем единоверца. Да он и сам не ожидал.

Илья Мильштейн, 07.11.2007


новость Новости по теме