Меж тем как в Кремле готовятся к смене хозяина, Владимир Сорокин закончил работу над новой книгой. Его "Сахарный Кремль" тематически связан с "Днем опричника", но не является прямым продолжением нашумевшей повести. Андрей Комяга появится и в "Сахарном Кремле", но только ненадолго... Об этом и о многом другом писатель рассказал обозревателю "Граней" Борису Соколову.

Борис Соколов: Вы только что вернулись домой из Германии, где вам и раньше много раз приходилось бывать. Как по-вашему, где жизнь более динамична: на Западе или в нашем отечестве?

Владимир Сорокин: Несмотря на то, что Европа внешне стала немного другой, все-таки ценности там не поменялись. И это сразу чувствуется, как только оказываешься в Берлине или Париже. Если же говорить о России, то здесь 90-е годы и нынешнее время - это разные эпохи. При Ельцине, несмотря на весь хаос и шатания, в России впервые за многие десятилетия или даже столетия пытались осознать, что мера всех вещей - человек, а не имперское государство. А сейчас достаточно включить телевизор, чтобы убедиться в обратном. Сплошь разговоры о величии, мощи и, главное, непогрешимости Государства Российского. И, как и прежде, оказывается, что человек должен приноситься в жертву этому Ваалу.

Б.С.: Ожидаете ли вы перемен в связи со сменой Путина на Медведева в Кремле?

В.С.: Наша непрозрачная власть - а ее непрозрачность за последние восемь лет сильно возросла - заставляет нас гадать на кофейной гуще: что будет? Мне как-то противно этим заниматься, я стараюсь жить сегодняшним днем и давно уже пытаюсь убедить себя в том, что будущее России – ее настоящее. Одно можно сказать: Кремль – это такое место, где люди как бы мутируют, и мутации эти этического характера. Не надо быть провидцем, чтобы предсказать, что Медведев тоже этого не избежит, что он будет меняться. В какую сторону? Трудно сказать.

Б.С.: Ваша только что вышедшая книга "Заплыв" состоит из рассказов, написанных еще в конце 70-х – начале 80-х годов. Почему вы решили опубликовать их именно сейчас?

В.С.: В нескольких рассказах есть описание различных тоталитарных режимов с элементами фантастики. Вся книга – энтомология тоталитаризма, то есть классифицирование тоталитаризма как диковинного и ядовитого насекомого. Лет десять назад мне казалось, что издать эти тексты было бы для меня не очень уместно и интересно. Странным образом захотелось выпустить их в свет именно сейчас, когда это ядовитое и диковинное насекомое опять вернулось на наши просторы. В 90-е годы казалось, что эти мои ранние рассказы остались в том времени, а сейчас люди, которые их читали, говорят, что им интересно, что они получают не только литературное, но и феноменологическое удовольствие.

Б.С.: А когда вы их писали, вы уже были постмодернистом?

В.С.: Я бы сказал, что скорее в этих текстах чувствуется влияние модернизма, такой сюрреалистический элемент. Я бы не отнес их всех к постмодернизму. И вообще, вы знаете, я против такой тотальной классификации всего по одной парадигме. Вот, например, Набоков. Его берлинские романы и позднейшие "Лолита" и "Ада" - это очень разные вещи. Их трудно отнести к одному направлению. Я думаю, так же и у других писателей. У меня есть книга "Очередь". Ну не поворачивается язык назвать ее постмодернистской. Или вот, например, "День опричника". Эта повесть по форме достаточно традиционна, ее трудно назвать постмодернистской. Поэтому имена в литературе всегда интересовали меня больше, чем направления.

Б.С.: Какие же имена вам ближе? Кому из собратьев вы, возможно, завидуете?

В.С.: Льву Николаевичу Толстому. Он в Ясной Поляне имел тысячу гектаров земли, и вот этому можно позавидовать. Литературно же я никому не завидую, потому что у меня нет конкурентов. Я занимаюсь весьма специфической литературой. Если говорить о литературной близости, меня поразил молодой прозаик Михаил Елизаров, прочитавший мне недавно свой последний рассказ. Других литературно близких пока не было.

Б.С.: В чем же вы видите эту свою специфику?

В.С.: Ну хотя бы в том, что мои книги очень различаются между собой по стилю. Их как бы писали разные люди. Мне просто хочется удивлять себя каждый раз. Наверное, этим я и отличаюсь от нормального писателя, который как нашел свой стиль двадцать лет назад, так по нему и поехал, как по рельсам.

Б.С.: Вы только что закончили новую книгу под названием "Сахарный Кремль". Это продолжение "Дня опричника"?

В.С.: И да и нет. Я бы сказал, что это разговор на ту же тему, но с другой интонацией. Если "День опричника" - это монолог главного героя, то "Сахарный Кремль" - это хор голосов, говорящих на ту же тему. Обе книги – это попытка выделить экстракт российской власти и попробовать его на вкус.

Б.С.: И каков же этот вкус?

В.С.: Знаете, есть горький шоколад. Вот, наверное, этот тот вкус... Впрочем, нет, не так, это слишком просто. Если смешать в граненом стакане водку, снег и кровь, это и будет вкус русской власти, русской государственности. Многие у нас привыкли потягивать этот коктейль.

Б.С.: А название "Сахарный Кремль" разве не указывает на некую приторность?

В.С.: Безусловно. Я забыл добавить в этот коктейль шесть ложек сахарного песку.

Б.С.: А сахарный Кремль - это по функции нечто вроде известной субстанции в "Норме"?

В.С.: Мне не хотелось бы раскрывать секреты новой книги до ее выхода в свет.

Б.С.: Появится ли там опять опричник Андрей Комяга?

В.С.: Появится, но ненадолго и не слишком благополучно для него.

Б.С.: А в каком году происходит действие?

В.С.: В 2028-м.

Б.С.: И какая там Россия?

В.С.: Смотри "День опричника".

Б.С.: Будет ли третья книга - по образцу "ледяной трилогии"?

В.С.: Нет, тема закрыта. Точка в виде пули в голове Комяги поставлена.