Почему российское общество не захотело знать правду о взрывах жилых домов в Москве и Волгодонске? Ведь подозрения в причастности к этим взрывам тогдашней власти появились почти сразу - как минимум после истории с рязанскими "учениями". И знали об этих подозрениях практически все. А дальнейшее поведение властей могло их лишь усилить. Почему же общество даже не попыталось добиться отчета?

Может, большинство россиян просто не могло себе представить, что такое возможно, что их государство могло хладнокровно убить своих мирно спящих граждан? Полноте. Кто в конце 90-х не знал, что "могло" родное государство по отношению к своим гражданам? Или кто-то тогда всерьез думал, что правящая клептократия пожалеет каких-то несколько сот людишек, когда на кону стоял ее доступ к распилу ресурсов огромной страны?

Может, правда оказалась столь страшна, что ее просто не смогло переварить сознание и сработал механизм психологической защиты? Но, как показали последующие годы, российскому обывателю не представляются страшными ничуть не менее чудовищные злодеяния. Его не только голой задницей, но и катынскими убийствами не напугаешь. Находят же им оправдания.

Есть мнение, что это извечное, неотъемлемое и неизменное свойство русской ментальности. Как пишет Станислав Белковский, пока государство в России выполняет функции 1) принуждения народа к труду и образованию; 2) удержания гигантских пространств и границ расселения русского человека; 3) достижения побед над внешними противниками и обстоятельствами; 4) совершения славных подвигов, о которых будет говорить весь "цивилизованный мир"; - пока государство справляется с этими функциями в народном сознании, оно легитимно. И имеет право на все, включая попрание любых формальных законов и насилие в отношении своего народонаселения.

Белковский доказывает, что в русской политической традиции "государство не формируется русскими людьми, а дается им извне". Государство для русского человека не "наемный менеджер", а строгий учитель. Который неизвестно кем назначен. "Да нам и неважно кем. Кем надо, тем и назначен - потому и учитель. От учителя жаждем мы не снисхождения и доброты, но победительного насилия, берущего верх над нашим органическим нежеланием трудиться и просвещаться". Иначе "мы расползлись бы в наших просторах и растворились бы в чужой истории".

Таким образом, величие и мощь государства - непременное условие блага народа. А значит, "благо народа - вторично по отношению к благу государства. Не наоборот. Такова русская политическая традиция".

В такой политической традиции государство, чтобы быть признанным легитимным своими подданными, не может позволить себе быть смешным как воевода Топтыгин I, который "Чижика съел". Власть должна доказать, что она "не тварь дрожащая, но право имеет". Например, может взорвать дома с мирными гражданами для пользы дела. Для сохранения жизненного пространства. И доискиваться, кто это сделал, не будут. Кто надо, тот и взорвал. Главное чтобы потом (как многим тогда казалось) все пошло "правильно".

Только в этой политической традиции нет ничего специфически русского. Такое массовое сознание формируется везде, где "маленький человек" унижен. Ощущение собственной ничтожности он стремится компенсировать иллюзией причастности к чему-то великому. К великой державе. К сильным мира сего. Мы с нашим барином. Галантерейщик и кардинал - сила. Именно такие галантерейщики бомбардируют историческую программу "Эха Москвы" эсэмэсками: "Хватит ныть о жертвах! Сталин строил великую державу, а все его жертвы - отходы истории".

А ведь в годы перестройки массовый порыв к гражданскому обществу был, что бы теперь ни говорили. Народ тогда "гордость свою из сундуков вынул". И был жестоко обманут, предан практически всем новым "политическим классом". На исходе 90-х он был глубоко разочарован в идеалах правового государства, которые в общественном сознании прочно связались с позднеельцинским маразмом и воспринимались не иначе как уловка жуликов.

Общество вернулось к прежним представлениям: право - обман, а насилие - норма жизни. Более того, общество неосознанно жаждало насилия и готово было его одобрить. Взрывы домов и последовавшая за ними вторая чеченская война позволили направить во вне накопившуюся в народе агрессию, которая в противном случае могла обратиться против самой правящей клептократии.

"Встаньте, господа, Правительство идет! Правительство возвращается!". Так приветствовал правый публицист Катков новый курс императора Александра III, когда тот после реформаторских исканий его отца решительно повернул к реакции, к контрреформам. Таким же торжествующим победным кличем новой правящей элиты явилась вторая чеченская война. Она стала настоящим праздником освобождения Государства от каких-либо ограничений и приличий. Такое впечатление, что власть убивала, пытала, насиловала, разрушала, изгоняла с каким-то ликованием. Всем встать! Начальство идет, Начальство возвращается!

Война стала внятным предвыборным посланием обществу о подлинной, а не "обманной", маскируемой либеральной риторикой программе нового руководства. Она демонстрировала волю власти к неограниченному насилию, готовность переступать через все права отдельных людей и целых народов.

И общество правильно поняло этот сигнал. Плач о том, что ему не давали полной и правдивой информации о происходящем в Чечне, лишен смысла. Чем оборачивается война для сотен тысяч людей, большинство прекрасно понимало. И приняло.

Но приняв право Государства давить катком "чужих", граждане России приняли и его право проехаться этим катком по ним самим. Президентские выборы 2000 года фактически были плебисцитом о праве Государства для решения собственных высоких задач взрывать собственных мирно спящих граждан. Не будем придираться к нескольким дорисованным ради победы в первом туре процентам. Власть честно выиграла этот плебисцит.