"Вы сможете простить Путина?" – спрашивает его Ксения Собчак, и он отвечает не сразу, как-то даже ошарашенный вопросом и непроизвольно помотав головой: "Ну, если ему нужно и это его интересует, то да..." Другой, но похожий вопрос, заданный в рамках закрытой пресс-конференции, тоже вызывает у него тяжелое чувство. "Вы благодарны Путину за то, что он вас освободил?" - любопытствует журналист, и что на это скажешь? Он высказывается с предельной аккуратностью: "Мне трудно произнести, что я ему благодарен. Но я рад такому решению".

Он намолчался за 3709 дней, что провел за решеткой, и очень хочет выговориться, поэтому с первых часов на свободе дает все эти бесконечные интервью. Однако далеко не на все вопросы у него имеется готовый ответ. Иногда он не знает, что отвечать, слишком уж неожиданно и быстро переменилась его судьба. Иногда не хочет, о чем прямо говорит журналистам.

Он вырвался на волю, но в заключении остались заложники. И это не только Алексей Пичугин и Платон Лебедев, которых надо вытаскивать из тюрьмы, но и десятки тысяч сотрудников бывшего "ЮКОСа", которых он не желал подвести, когда отказывался вписывать в помиловку слова о признании вины. А теперь не хочет подставлять, делая слишком резкие заявления.

Ситуация беспрецедентна.

А если все же искать параллели, то вспоминается одна старая история. Боевики захватывают штаб-квартиру ОПЕК, с той, однако, разницей, что руководит ими не международный террорист Шакал, а президент ядерной державы, и на подхвате у него - Игорь Иванович Ильич Рамирес Санчес. Оттого так бесконечно долго длится сюжет, и когда после десяти лет пребывания в заложниках глава корпорации выходит на свободу, он обязан думать о тех, кому повезло меньше. И речь тут идет не только о людях, томящихся за решеткой, но и о тех, кто отсидел свой срок, и тех, кого не коснулись репрессии, но живущих в границах Большой Зоны. Вероятно, это теперь станет целью его жизни: вытащить осужденных и не навредить остальным.

Оттого Игорю Ивановичу Ходорковский желает успехов в освоении профессии швеи-мотористки, причем заметно, что желает от всей души. А про Путина, "президента моей страны", Михаил Борисович высказывается гораздо аккуратней. Путин велел не трогать семью Ходорковского и запретил применять к нему насилие. Путин "навел порядок в том борделе, который вокруг него собрался", приструнив силовиков, и этим Ходорковский склонен отчасти объяснять свое освобождение. Наконец, Путин – "сильный человек", и вот доказательство: он начал свой путь во власть с войны, сильно рискуя. И тут помилованный, заметно шокируя собеседницу, даже выражает солидарность с гарантом, который удержал Россию в нынешних границах.

К слову, здесь он не осторожничает. Уважая Ходорковского и восхищаясь Ходорковским, следует помнить, что на волю вышел человек, который до 2003 года был одним из равноудалившихся олигархов. При их поддержке и выстраивался ранний путинский режим. Проблемы у него начались, когда глава "самой прозрачной" в РФ компании призадумался о том, отчего не столь прозрачны другие, тесно связанные с Путиным. Это был спор двух государственников, один из которых, впав в неслыханный идеализм, пожелал увидеть Россию свободной от коррупции, а другой, осатанев от такой наглости, подключил к дискуссии силовые ведомства. И это тоже аргумент в заочной дискуссии Ходорковского с Путиным.

Защищая своих, Михаил Борисович напоминает Владимиру Владимировичу, что они с ним по сути люди одной крови. Вот, мол, и президенту пришлось теперь наводить порядок в борделе, который он сам у себя и развел. Не послушавшись дельных советов.

Ходорковский говорит медленно, с паузами, тщательно взвешивая каждое слово, чтобы не сказать лишнего, но при этом искренен почти до предела, что производит сильное впечатление. Он внешне очень сдержан, и можно лишь догадываться о том, какие страсти бушуют внутри, за маской респектабельного спокойствия и дружелюбия. Изредка реальные чувства прорываются, и тогда глаза его загораются такой болью и ненавистью к "исполнителям", что вчуже за них становится страшновато. За тех, к примеру, садистов в погонах, которые убивали Василия Алексаняна. И тут образуется неразрешимое противоречие. Говоря о том, что все повороты в деле "ЮКОСа" лично контролировал президент, не может же Ходорковский не понимать, что процессуальное глумление над смертельно больным узником тоже санкционировал Путин.

В письме, адресованном президенту его страны, Михаил Борисович пообещал не бороться за возвращение активов "ЮКОСа" и не заниматься политикой в форме борьбы за власть. Свою жизнь он намерен посвятить общественной деятельности, в том числе - правозащите, отстаивая права политзеков. Моральный авторитет Ходорковского огромен, и можно не сомневаться в том, что его слова в защиту жертв государственного террора будут звучать достаточно громко. Другой вопрос, сколь убедительно они будут звучать в устах государственника и как ему самому, наедине с собой, придется решать эту вечную проблему: между правом государства на насилие и правом человека возражать этому государству. Особенно в тех случаях, когда речь идет о насилии в отношении целой нации, которую уничтожают при помощи фронтовой авиации и танков. Когда государство превращается в банду хорошо вооруженных террористов.

Вообще говоря, в таких государствах главнокомандующего и правозащитников разделяет пропасть. Граждане в таких государствах становятся заложниками по месту рождения, и количество их значительно превышает число сотрудников любой, самой многочисленной и могущественной частной корпорации. Руководителю такого государства плевать, простил его узник, у которого он украл компанию и десять лет свободы, или не простил. А это важно знать, начиная жизнь, отягощенную трагическим опытом мужественного противостояния государству, с чистого листа, и надеясь изменить к лучшему это безнадежное государство. Просто знать, вслух это проговаривать тоже необязательно. Быть может, Михаил Борисович о том догадывается, оттого с таким тяжелым вздохом отвечает на короткий прицельный вопрос.