"Костоглотов никогда не разрешал себе улыбаться тюремщикам, даже если те улыбались. Он считал долгом напоминать, что – всё помнит".

Александр Солженицын. "Раковый корпус"

Что сказал бы Олег Костоглотов, дорогой моему сердцу герой "Ракового корпуса", увидев, как Александр Исаевич, улыбается навстречу Владимиру Путину, приехавшему в Троице-Лыково с поздравлением по случаю присуждения писателю Государственной премии? Не знаю, но уверена - не одобрил бы. Не уважал Костоглотов учреждение, из которого вышел второй российский президент, крепко не уважал.

Как же так случилось, что сам Солженицын поступил не так, как считал нужным поступать рожденный им литературный герой? Как получилось, что его имя стало знаменем нынешнего политического режима? Вот уже и говорят, что "Александр Исаевич мог бы стать одним из тех идеологов российского развития, на которое могла бы сориентироваться партия "Единая Россия".

Злую шутку с Солженицыным сыграло его весьма своеобразное понимание российской истории. Не принимая советскую власть, будучи ее яростным противником, он отказывался видеть в ней продолжение российской власти. Он никак не хотел признавать, что и сама эта власть, и коммунизм были не чужеродным образованием на здоровой российской почве, а вполне закономерным исходом кризиса, который вызревал из русских традиций деспотизма, крепостничества и накапливавшегося веками глубокого отчуждения общества от власти. После свержения самодержавия в феврале 1917-го и восьми месяцев неудачных попыток либеральных сил разрешить этот кризис Россия вернулась на свой традиционный путь.

Однако авторитарный режим, утвердившийся в результате Октябрьской контрреволюции 1917 года, стабилизировал страну на уровне, который предполагал уничтожение всех завоеваний великих реформ Александра II. А cталинский тоталитарный режим уже в полной мере возродил традиции российского самовластья, крепостничества и несвободы. Сталин стал олицетворением высшей точки российского деспотизма, его апофеозом.

Cолженицын не хотел видеть ни этой эволюции авторитарного режима после октября 1917-го, ни признаков традиционного российского самовластья в сталинском режиме. Точно так же, приняв современный политический режим, он не заметил в нем очевидных черт сталинского механизма властвования.

Идеализируя историю страны до 1917 года, он полагал, что Россия, просуществовав много веков под авторитарной властью, "сохраняла себя и свое здоровье, и не испытала таких самоуничтожений, как в XX веке, и миллионы наших крестьянских предков за десять веков, умирая, не считали, что прожили слишком невыносимую жизнь".

Объективно, таким образом, оказывается, что Солженицын выступал лишь против "эксцессов" российского авторитаризма, главным из которых в советское время был, конечно же, государственный террор, описанный в "Архипелаге ГУЛАГ".

У этого произведения оказалась на редкость счастливая судьба. Ко времени появления "Архипелага" на Западе существовало уже немало книг, объяснявших природу российского коммунизма, причем намного более глубоких, чем труд Солженицына. Были опубликованы там и пронзительные воспоминания бывших узников сталинских лагерей. Но эти книги оставались без внимания западных интеллектуалов, симпатизировавших советскому коммунизму. Иллюзии стали рассеиваться поздно - даже не столько после доклада Хрущева на ХХ съезде КПСС, сколько после советского вторжения в Чехословакию в августе 1968 года. Вот почему именно тогда книгу Солженицына перевели, опубликовали и прочитали. С этого времени слово "ГУЛАГ" стало на Западе символом советского коммунизма.

Успеху книги способствовала также исключительно удачная форма подачи материала, избранная автором. Нужно было именно такое эмоциональное художественное исследование, основанное на реальных свидетельствах людей, переживших сталинские лагеря, чтобы мир наконец-то перестал быть равнодушным.

В те годы не было нормального человека, который не восхищался бы мужеством Александра Солженицына. Но ряды сторонников и друзей писателя стали неуклонно редеть по мере его эволюции в сторону реакционного русского национализма и антизападничества.

И здесь тоже сказалось весьма своеобразное восприятие им западного устройства мира, которого он по сути не понимал. Насильственно высланный на Запад, он сознательно избрал жизнь отшельника. В Швейцарии, где он прожил почти два года, все его время занимала работа над книгой "Ленин в Цюрихе". Оказавшись в Америке и поселившись в окрестностях маленького городка Кавендиш в штате Вермонт на самом северо-востоке страны, он погрузился в работу над "Красным колесом", пользуясь, кстати, исключительными возможностями, которые предоставляют американские библиотеки. На английском языке Александр Исаевич не говорил, новости узнавал от российской службы Би-Би-Си и, как правило, игнорировал труды нерусскоязычных авторов. Находясь в Америке, он по-прежнему жил в России. Даже птицы в американском лесу для него не пели.

Именно в Америке окончательно оформился его русский национализм и неприятие Запада. Манифестом солженицынского мировоззрения стала речь на выпускной церемонии в Гарвардском университете 8 июня 1978 года, куда он был приглашен как мировая знаменитость. Эта речь обескуражила слушателей не только антизападными инвективами, но и полным непониманием страны, которая приютила его. Суть западного мироустройства – вызревавшую веками правовую систему и неразрывно связанное с нею правосознание граждан, то, что делает западное общество сущностно отличным от российского, - Солженицын пренебрежительно называл "юридической системой". В отличие от России он клеймил на Западе не столько "эксцессы", сколько сам общественный строй. В верховенстве права он отказался видеть залог свободы и противодействия государственному произволу и осудил его: "Право слишком холодно и формально, чтобы влиять на общество благодетельно. Когда вся жизнь пронизана отношениями юридическими, создаётся атмосфера душевной посредственности, омертвляющая лучшие взлёты человека".

Естественно, такое понимание истории и места России в мире обусловило своеобразие солженицынской философии политического и социального обустройства страны. Его абстрактные рассуждения о нравственности, необоснованные надежды на здоровые силы в российской провинции, его призывы к сбережению народа и к организации местного самоуправления и т.п. не затрагивали существа российских проблем. А все потому, что авторитаризм современной российской власти оказался Александру Исаевичу ближе и понятнее, чем непоследовательные и хаотичные либеральные попытки 1990-х годов преобразовать Россию, напоминавшие ему ненавистные восемь месяцев после Февральской революции. Россия Александра Керенского и Россия Бориса Ельцина была для него Россией "в обвале". Путинская же стабилизация внесла ясность, расставив все по своим местам.

А что же остается тем, кто не согласен с такого рода стабилизацией, тем, кто в отличие от Александра Исаевича видит в ней почву для нового масштабного кризиса, подобного тем, что уже не раз случались в истории России? Что осталось в наследство от Солженицына тому меньшинству, которое, узнав горькую правду о своей истории, отказывается поддерживать действия российских властей?

Не принимая позднего Солженицына, будем помнить, читать и перечитывать его мужественные произведения, разоблачающие государственный террор и призывающие "жить не по лжи". В условиях современной, гораздо более агрессивной и изощренной лжи, чем советская ложь времен Брежнева, против которой выступал Солженицын, этот призыв звучит как никогда актуально. "Всемирно-историческая уникальность нашей нынешней системы в том, – писал он, – что сверх всех физических и экономических понуждений от нас требуют ещё и полную ОТДАЧУ ДУШИ: непрерывное активное участие в общей, для всех заведомой ЛЖИ. Вот на это растление души, на это духовное порабощение не могут согласиться люди, желающие быть людьми... И ни перед живущими, ни перед потомками, ни перед друзьями, ни перед детьми не оправдается никто, добровольно бегавший гончею лжи или стоявший её подпоркою".

Замечательные слова! И хотя сам Александр Исаевич своему завету не последовал, такие герои его произведений, как Олег Костоглотов, следовали. Будем же стараться и мы.