Лимонов – самая небанальная фигура нынешней России. Заявлений вроде "не сяду с ним на одном поле" с лихвой. Мало кто из диссидентов, уехав на Запад, там выступал против местных порядков в защиту коммунизма, а он выступал. В 1976 году московская «Неделя» перепечатала опубликованную им в Америке статью «Разочарование». Он сотрудничал с Социалистической рабочей партией США, а с 1980 - с Коммунистической партией Франции. Вернувшись, защищал в 1993 году Белый дом вместе с Руцким и Макашовым. Надеялся возглавить госбезопасность в правительстве Жириновского. Поддерживал войны с Чечней и Грузией. Воевал за Великую Сербию Милошевича с хорватами и боснийцами. И вот парадокс - ныне Эдуард Лимонов смело ведет борьбу за право собраний, гарантированное 31-й статьей Конституции РФ и отнятое властью, позволяющей собираться лишь с ее разрешения.

Объяснение парадоксу можно, конечно, искать в его натуре, в талантливой прозе и актерском даре, можно указать на его авантюрную жилку. Но создатель Национал-большевистской партии понятен лишь в контексте реальности. Реальности не политической (политики у нас нет - сдохла на вертеле вертикали власти), а повседневной.

После выхода из оцепенения феодальной реакции в 1861 году в России, по слову гения, «все переворотилось и только еще укладывается». И доселе не уложится. Мнимая приватизация советского хозяйства, сохранив его государственно-феодальную структуру, многое отдала в номинальную собственность и управление доверенным лицам, прозванным «олигархами». Чубайсизация вопреки историческому опыту установила «капитализм» не снизу, а свыше - он не из мелких хозяйств дорос до концернов, а наоборот, государство раздавало концерны. Но переходя от барщинного (сталинского) неофеодализма к оброчному (чубайсовскому), Ельцин отрекся от марксистско-ленинской идеологии, и было объявлено, что перешли к капитализму. Открытость денежных отношений тоже внушила веру, что Россия стала буржуазной.

На деле-то не стала, но засуетились партии обновления, предтечи «Единой России» и «Правого дела». Подлинно-буржуазной экономики с социальными гарантиями добивалось лишь социал-либеральное «Яблоко». Консервативные противники реформ остались в КПРФ. Но всплыла и третья антиельцинская, ставшая потом антипутинской, тенденция: обличать нынешний порядок в дореволюционных традициях - как буржуазный, хоть и до революции строй еще не стал буржуазным. Новая тенденция ведет к отдельному от КПРФ большевизму как воплощению антибуржуазности. Лимонов хоть и не сразу, но стал лицом такого нового большевизма.

С 1991 Россия ждала установления порядка. Порядок, введенный Петром (и наново Лениным), строили на мудрости власти, вере и дисциплине. Под ним Россия жила сперва с царями, потом с генеральными секретарями. Накатывали все большие беды, но при внеэкономическом порядке от них спасались лишь заемными способами, в чем не сознавались, хотя удержали власть лишь благодаря нэпу. При последнем кризисе на допуск независимых частных инициатив не пошли, СССР распался, и большинству его граждан жить стало еще тяжелей. А за порядок платили человеческими жизнями - и в ГУЛАГе, и в войнах вплоть до афганской и чеченской. Но он не мог утолить нужду в широком техническом развитии и уповал на заемное, на вечное Сколково, обрекающее на отсталость.

А буржуазный порядок - это обмен ценностями, к которым относят не только дары природы, нефть и газ, но плоды ума и рук людей, их труда, не только физического. Его измеряют не затратами времени, а спросом на плоды. Добытое не тонет во властных глотках внеэкономических сил, и участники труда эквивалентно обмениваются друг с другом. Идеализировать этот порядок не стоит, труд и спрос не всегда сходятся, но нет более эффективного и легче корректируемого. При нем ввели социальные гарантии. Они возникли в классовой борьбе, плодотворной, пока ведущие ее противоположности связаны единством производства. Когда же вольных наемных рабочих заменяют узники ГУЛАГа, а капиталиста – государственный чиновник, то есть при социализме вопреки надеждам Ленина падает производительность труда и его оплата. А классовая борьба рабочих с государством-работодателем там даже уголовно наказуема. Зато правящей номенклатуре, «элите», при социализме устраивают лучшую жизнь, чем она заработала. Ленин, введший «партмаксимум», возможно, так не хотел, но при внеэкономическом строе - социализме, коммунизме и любом «единизме» любых большевиков - несправедливость неотвратима.

Советские люди насытились этой несправедливостью и в начале девяностых надеялись на буржуазный строй, подобный европейскому. Но чубайсизация создала строй псевдобуржуазный, и неприятие Ельцина и Путина породило у новых поколений интерес к большевизму. Былые надежды рухнули, воплощавшее европеизм «Яблоко» потеряло популярность.

Так вышло потому, что для рядовых людей выбор был умозрительным. Никто уже не знал, что такое независимое хозяйство. При советской власти они исчезли к 1930 году, а при постсоветской практически не возникли. А до 1917-го перед глазами было множество независимых мужицких хозяйств, и к адекватному им буржуазному строю вела не только Партия народной свободы (кадеты), но фактически и народные-социалисты (энесы), и даже социалисты-революционеры (эсеры), составлявшие большинство Учредительного собрания и после ухода левых к большевикам.

А советский опыт остался неосознанным. Не осознано как, атакуя буржуазность, ленинский волюнтаризм сталинскими руками погубил крестьянство и замордовал все другие социальные потенции саморазвития. И Путина, ученика Ленина и Сталина, хоть не произносящего их имен, винят в буржуазности и кичатся своей антибуржуазностью. А она в личном обиходе обаятельна как свобода от расчетливости: бескорыстие симпатично. Но общество, не умеющее считать, обречено.

Лимонов атакует путинскую псевдобуржуазность, внушая ненависть к реальной буржуазности. Гайдар и Чубайс, Ельцин и Путин для него изменники большевизму. Он по сути вернулся на ленинские позиции. Но его большевистская партия отличается от ленинской тем, что ее название «национал-большевистская» - аналог гитлеровской «национал-социалистической». Ленин не предвидел, что в одной, отдельно взятой стране, какой, обманув его надежды на мировую революцию, стала советская, социализм будет национал-социализмом. А новые большевики Лимонова рады поучиться не только у Ленина. Но Ленин обрек свой строй на тождественность гитлеровскому бессознательно, не думая о том, куда волюнтаризм заведет. А Лимонову и его товарищам опыт Ленина известен, и не предвидеть последствий они не могут.

Ситуация нова и тем, что после революции большевики боролись между собой не так на съездах партии, как за кулисами власти. Сегодня борьба между большевиками разных толков - путинцами, зюгановцами, лимоновцами - вышла на улицу. С Путиным национал-большевик Лимонов спорит активней коммунистического бюрократа Зюганова, тоскливо ждущего провала товарищей из КГБ, оттеснивших официальную компартию. А за вычетом большевиков да прямолинейных националистов публичные движения нынче не сильны. И один Лимонов дерзнул на открытую борьбу за свободу собраний.

Конечно, и Ленин требовал свобод, пока не взял власть. Но Лимонов-то требует их не у царя, а у таких же большевиков, хоть и спрятавших партбилеты. Их бесит, что он, враг буржуазности и, значит, политической конкурентности, по 31-м числам выступает как не силовой, а политический соперник большевиков из спецслужб, замаскировавшихся под буржуазность.

В азарте удачной игры Лимонов преступил пределы большевизма. Выводя безоружных людей на столичную площадь, он не только проявляет мужество, но отстаивает необходимое не одной своей секте, а всей России. Тут и спрашивают: «А не провокатор ли он?» Конечно, провокатор! Но не в том смысле, в каком это слово обычно в ходу. Он, как Ленин, не агент немецкого Генштаба или охранки, а политический провокатор, ведущий не к тому, что пишет на знамени. Ленин, возможно, этого о себе не знал, Лимонов знает. Но это дело идущих за ним молодых людей, которые, захвати они власть, тоже будут расстреливать друг друга за измены лимонизму.

Так или иначе, дерзкий шаг Лимонова изменил положение. Вынудил Путина признать, что ему нечем ответить политически, лишь дубиной по головам. Гадающие, с кем можно на одном поле, забыли, что у демократии общее поле для всех, парламент как место для дискуссий, где не только свои ребята. Власть боится, чтобы люди разных взглядов публично спорили, ей удобней, чтобы они убивали или хоть избивали друг друга, тогда она наводит порядок. Говорят, уже и на Манежной собираться нельзя. А на самом деле нельзя - в любом месте - звать к убийствам и бить инородцев. Собираться можно.

Общество изменяют не благие порывы, а устранение невыносимого. Долой крепостное право, долой самодержавие, долой власть партийных комитетов - вот лозунги революции. А указуя каждому, революция сама строит ГУЛАГ. Над Россией висит полицейский клич «Больше трех не собираться». И за право мирно собираться не грех встать рядом с кем угодно.

Нас предостерегают, с кем рядом можно, а с кем нельзя противостоять власти, называют предосудительных соседей и велят учитывать законы, даром что антиконституционные. А совпадение потребности в общепринятых свободах никак не говорит о совпадении в политических и других действиях. Сплошь и рядом хотят свободы ради противоположных целей. Откуда идет вера, что если власть падет от параллельного натиска нацистов и либералов, то новой властью станут нацисты? Не от страха ли, что нынешняя власть, обнажая свои предпочтения, поможет им вооруженной силой?

Из того, что честные выборы могут привести в парламент нацистов, не следует, что демократы и либералы, чтобы их остановить, сами должны стать вроде нацистов. Ни в России, ни в Германии, тоталитарные партии не имели абсолютного большинства, и против народа, демократов и либералов применяли силу. Арест Немцова показал, что ее применению уже нет границ и у нас. Это главная опасность в России, и подавление свободы собраний ее наращивает.

Борьбу за нее срывают и друзья самого Лимонова, еще не взяв власть, пугающие, что если мумию Ленина вынесут из мавзолея, они не встанут рядом с мемориальцами даже почтить память Маркелова и Бабуровой. Новые большевики оживились со всех сторон. Но в России немало людей, способных в мирном собрании показать пагубность нацизма, большевизма и ленинизма не нюхавшим их в натуре.

А войди в обычай мирные собрания рядовых людей, глядишь, дошло бы и до Учредительного, которое наконец сделало бы страну свободной. Если бы опять не разогнали.