Вчера получил кличку «политический». Предсказуемо, но мне нравится. Был еще предложен вариант «партийный», но от него я отказался.

Отношение тут не такое, как в СИЗО. То ли я поменялся, то ли люди другие. Скорее всего и то и другое. Но дело скорее в самой атмосфере какого-то инфернального безумия, которая царила в закрытой камере и почти отсутствует здесь. Свежий воздух, наверное. В СИЗО меня воспринимали как крайне наивного человека, не понимающего толком, куда он попал. Любые идеи, связанные с защитой прав, воспринимались со скепсисом и цинизмом, иногда даже злобным: «систему ты не поломаешь, а вот пять лет отсидишь и туберкулез получишь за то, что умничаешь». Тут настроения более прогрессивны: свои права люди знают и готовы за них бороться, так что отношение к «политическим» куда более серьезное и уважительное.

В СИЗО почти все готовились к тюрьме: учили сленг, многие приучились жить по понятиям. Тут готовятся к воле, и хотят вернуться к нормальной жизни. Большинство здесь мужики, блатные на поселение попадают редко. Почти все хотят честной работы и во время срока, и после его окончания. Но в то же время боятся свободы, зная, что там они будут изгоями. Здесь работу найти тоже трудно, из 150 жителей трудоустроены человек 30-40. Когда-то была стопроцентная занятость, но коммерсанты, дававшие работу, разбежались. Так что если кому-то нужна рабочая сила – советую поискать ее в Коцюбинском. Польза будет для всех, именно за счет труда можно получать поощрения, необходимые для УДО. Работать на администрацию большинству западло, а честной работы слишком мало.

Тот факт, что в колонию меня провожали телеканалы, очень понравился зекам и смутил начальство. После вечернего выпуска новостей стал местной знаменитостью. Хотя узнали и до этого, стоило упомянуть ключевые слова «Верховная Рада» и «акция протеста». Работники администрации интересуются, будут ли еще журналисты. Думаю, стоит не разрушать их надежд и приезжать почаще.

В исправительном центре неспокойно: месяц назад сменился начальник. Новый сейчас на испытательном сроке, остался еще месяц. Исправительный центр регулярно посещают комиссии, не так давно пара человек вскрылись, а один убежал. Причем убежал не куда-нибудь, а в департамент по исполнению наказаний, где рассказал о безработице, закручивании гаек, отсутствии медицинского обслуживания. В воздухе запахло то ли переменами, то ли репрессиями.

Жду посетителей и писем: пос. Коцюбинское, ул.Железнодорожная, 1. Буду благодарен, если мне с воли найдут какую-то работу в Коцюбинском, она дает возможность выходить днем за пределы исправительного центра и вдыхать воздух свободы полной грудью. Пацаны просили привести в колонию каких-то хороших музыкантов, так что ждем. Идею с выставкой люди одобрили, администрация сомневается, но отказывать не спешит. 19 апреля день открытых дверей, можно совместить.

Я хотел написать о котиках. На территории исправительного центра живет множество котов разной степени прирученности. Часть из них местные, часть путешествует с заключенными из лагеря в лагерь и вместе выходит на волю.

Но я решил отложить эту тему из-за куда более злободневной и актуальной. Из-за вшей. Только что их нашли на соседней койке. Там спит парень, приехавший сюда с лишения воли, из лагеря. Чистоплотный и опрятный, так что вшей подхватил, судя по всему, в поезде. Статья 185, ч. 3, кража со взломом и проникновением в жилище. Сейчас он лихорадочно собирает свои вещи и запаковывает их в пакет, будет нести «на прожарку». Слышится негромкое бормотание: «ты шо, блядь», «ну от пизда» и «ебу я в рот».

Вся комната нервно чешется и разглядывает швы у себя на одежде. Ничего подозрительного пока не нашли, но всех уже захлестнула волна паранойи. Санитарные условия тут не лучше, чем в тюрьме, так что вши могут распространиться молниеносно. В кране только лишь ледяная вода, душ с горячей – раз в неделю. Причем растапливается баня даже не газом, а по старинке, дровами. Дров, разумеется, нет, как и финансирования. Поэтому топят мебелью и паркетом. На территории хватает заброшенных строений. Часть из них выглядит весьма апокалиптично, напоминает разгромленные «убежища» из Фоллаута. Говорят, что в одном опечатанном здании с провалившейся крышей даже сохранился своеобразный клад: оттуда так поспешно эвакуировали людей, что те даже не успели забрать личные вещи и деньги.

Но вернемся к вшам. В моих вещах никакой живности тоже не оказалось, но ситуация может поменяться в любой момент. Медпункта у нас нет. По идее следует обращаться в клинику в Коцюбинском, но выбраться туда задача нетривиальная: нужно заранее записаться и получить одобрение администрации.

Только что поступили свежие новости: баня обрушилась. Теперь придется мыться из тазика, в туалете. Тазиков, впрочем, нет. Такими темпами вши могут стать неотъемлемой частью местной фауны, наряду с тараканами. Раньше были еще и мыши, но коты изрядно сократили их поголовье. Поголовье вшей сокращать некому.

За несколько дней параноидальных поисков не нашли ни одного кровососущего насекомого. Угроза нашествия вшей откладывается. Сосед решил проблему дезинфекции радикальным способом: выкинул на помойку все свои вещи. Остается надеяться, что на этом история закончится. Меры борьбы со вшами, описанные на информационных стендах, не внушают особенного доверия. Но даже они не претворяются в жизнь ввиду отсутствия медпункта.

Теперь можно с чистой совестью поговорить о тараканах. Несколько лет назад они почти исчезли из городских квартир, но тут процветают. В «комнатах для приема пищи» их можно встретить даже в дневное время, что красноречиво говорит о размерах поголовья. Нижний угол холодильника не закрывается, если не прижать его ногой. Иногда об этом забывают, и тогда тараканы получают возможность забраться внутрь. На холоде они быстро теряют активность и засыпают прямо внутри, поэтому еду даже в холодильнике никогда не следует размещать без крышки.

Кстати, о еде. Мойва с недавних пор стала неотъемлемой частью рациона. Кашу, как правило, не берут, просят просто положить рыбу на хлеб. Появление мойвы на ужин совпало с приездом комиссии из департамента по исполнению наказаний. Довольно-таки приятное новшество: другой жареной еды нам не подают, а готовить ее самостоятельно мешает запрет на электрические плитки. Смысл этого запрета, как и многих других, туманен и не поддается объяснению с позиций логики: на места «ограничения свободы» слепо переносятся тюремные правила. Но это тема для отдельной заметки или даже цикла статей.

Мобильные телефоны запрещены, таксофон (вероятно, с незаконной прослушкой) легален. MP3-плееры разрешены, электронные книги и КПК – запрет. Попытка адаптировать правила, придуманные еще в сталинские времена, к современным реалиям, приводит к жалкому и смехотворному результату. Это касается не только тюрем, а всей этой страны в целом.

Заходил только что начальник, спрашивал у нашей комнаты, есть ли какие-то претензии и вопросы. Я сказал, что есть, и перечислил: отсутствие медицинского обслуживания и работы, угроза эпидемий, удержание на территории общежития без выхода в поселок. Начальник почему-то обиделся и занервничал. Странный человек: сам спрашивает и сам же обижается. Пообещал мне работу в промзоне исправцентра (раньше сулил возможность выезжать в Киев, если не буду мутить воду, теперь перестал). Работа в промзоне одна – сторожить станки. Пилить на них нечего. Столяра проводят день в поисках древесины, чтобы разжечь огонь и согреться. Будет очень интересно лично проанализировать местные условия работы на предмет соответствия Трудовому кодексу. Деятельность профсоюзов тут запрещена, но никто не запрещает создавать кружки по интересам. Кружок «заключенные за продуктивный, оплачиваемый и безопасный труд» будет пользоваться успехом.

P.S. Только что у соседа нашел книги Айн Рэнд. Непременно перечитаю, чтобы уважить блогеров.

- А какая тут работа есть?
- Та на снег харкать, чтобы таял быстрее.
Смысл этого диалога, который состоялся у нас с охранником в первый день, я понял лишь после того, как немного пообжился.

Работы для заключенных тут нет, а тех, кто находится на карантине, развлекают ношением дров (то есть вчерашнего паркета) и чисткой снега. Раньше было нужно сгребать снег в сугробы, теперь — размазывать сугробы тонким слоем по плацу, чтобы таял. Если не успеет растаять до вечера, то к утру покроется ледяной коростой. У нас есть несколько лопат: пара обычных и штук пять больших и неповоротливых, на которые можно за один раз уложить полсугроба. Еще их можно использовать как транспаранты.

«Слушай, Саня, а давай мы тут тоже митинг устроим. Напишем на лопатах слово «хуй» и станем перед столовой, пусть нас на больничку везут, а мы на них рычать будем». Те, кто считает, что ситуационистский подход к протесту далек от нужд и чаяний простых людей, ничего не понимают в простых людях.

Но возвращаясь к снегу: большая лопата позволяет быстро переносить сугробы с места на место, нам же нужно равномерно распределять их по максимально большой территории. Поэтому маленькие лопаты остаются крайне важным инструментом. Удобнее всего работать в паре: один разбивает большой сугроб, второй раскидывает его мелкими порциями. Солнце в последние дни светит ярко, и батареи уже отключили, но снег все еще не тает толком. Завтра получим замечательный ледяной наст, думаю, что администрация сможет придумать с ним какое-то забавное развлечение.

В бараках для больных туберкулезом отопление отключили гораздо раньше, чем во всех остальных строениях. Судя по всему, его не включали вообще. Электрические обогреватели и печки запрещены. Наверное, заботливая администрация борется таким образом с тараканами: вымораживание избы — традиционный русский способ истребления насекомых. Тараканов я в туберкулезном бараке действительно встречал. Люди пока держатся. С переменным успехом. Недавно у одного заключенного, Саши Лелеки, которому осталось 20 дней до конца срока, подскочила температура. До 40 градусов. "Скорая" его забирать отказалась, ограничилась жаропонижающим уколом. На следующий день он пытался выехать в больницу. Выпустили его уже после полудня, все никак не могли найти достойного сопровождающего. Потом, впрочем, сразу вернули обратно: в больнице не оказалось мест. Несмотря на то что осужденные на ограничение свободы имеют право передвигаться по поселку (мы даже подписали соответствующую бумажку), на практике просто так не выпускают даже в больницу. Так что когда заключенный с закрытой формой туберкулеза в очередной раз начинает кашлять, мы гадаем, простуда это или же его туберкулез перешел в открытую заразную форму. Проконтролировать это оперативно невозможно, обследований ждут неделями, поэтому общение с людьми похоже на русскую рулетку. Наверное, именно поэтому мы сидим без горячей воды: если уж нельзя нормально лечиться, остается закаливание. Хорошо, что хоть не уринотерапия.

Администрация и охранники очень трепетно относятся к нашему досугу и моральному облику. К тому, держим ли мы руки в карманах, ровно ли заправляем постель, гармонирует ли цвет наших кроватей и тумбочек. Чистка снега также занимает очень важную роль в процессе ресоциализации преступников. Именно поэтому начальство заботится о том, чтобы заключенные харкали на него чаще. Лучше всего кровью.

Андрей Манчук передал вчера “Поколение свиней” Хантера Томпсона. Именно этой книги очень не хватало, kermanich опередил мою просьбу. В Украине все происходит с опозданием на 20-40 лет и в искаженных масштабах. Если свиньи Хантера Томпсона бряцали ядерным оружием и были готовы уничтожить мир во имя звездно-полосатого патриотического джихада, то наши способны лишь хрюкать и загаживать свой хлев на задворках Европы. Но тем не менее между американскими 80-ми и нашим концом нулевых очень много общего: религиозное возрождение, истеричная борьба с наркотиками и экстремизмом, неолибералы и неоконы, консервативная шизофрения, возведенная в ранг закона, и законы, написанные шизофрениками.

Здесь, в тюрьме (а это именно тюрьма, по крайней мере местное начальство любит это повторять), свиньи почти не носят масок. И хоть атмосфера инфернального безумия и не такая густая как в СИЗО, оно все равно здесь, с нами. Никакого адского пламени, лишь щепотка серы, растворенная в желтоватой питьевой воде из крана.

Вчера к нам в карантин заехало семь человек, шестеро с "Бучи", со старого режима, один с воли. Мужик, заехавший с воли, Паша, оказался тут из-за того, что помочился в неположенном месте. 120 часов исправительных работ, административка. Он ее проигнорировал, получил год ограничения свободы условно. Поругался с участковым и поехал отбывать срок сюда. Конвой забрал его с собственного дня рождения. Из-за перегара Паша провел ночь в изоляторе. Год колонии за обоссанное дерево. Можно было бы снимать комедию про "невезучего".

Еще четверо к вечеру приедут из СИЗО. 20 человек в восьмиместной комнате. Надеюсь, что сегодня меня перевезут в "отряд", но могут и оставить до вторника, мой срок окончания карантина еще не подошел. Правила распределения вступают в конфликт с правилами проживания. И те и другие вступают в конфликт со здравым смыслом.

Пока я писал, у Паши начался эпилептический припадок, он издал какой-то детский крик и повалился в конвульсиях на пол. Подложили ему под голову полотенце, сунули в рот ложку. Еще час Паша приходил в себя, слабо понимая происходящее. «Скорую» никто из охраны не вызвал. Зашла Катя, местный психолог, ужаснулась и попросила нас позаботиться о больном. Выпускать заключенных за пределы исправительного центра она не может. Это исключительная прерогатива начальника. Он, кстати говоря, бывший врач. Из тюремных "лепил" продвинулся в замполиты, дополнительно отучился в юридическом и в итоге получил в личное распоряжение исправительный центр №132. Мой давний вопрос – "этично ли работать врачом в концлагере" – персонифицировался со всей возможной неприглядностью.

Открыл наугад Томпсона. Страница 109, заголовок гласит: "Убивай их, пока они не открыли пасть". Доктор Гонзо дает дельный совет. Вчера дошли слухи, что начальник дал указание на мой счет: взять на особый контроль и по возможности закрывать в изолятор. Вчера же я высказал свои подозрения проверяющему из управы. Проверяющий – бывший начальник СИЗО №13 по фамилии Старенький. Мир тесен.

Этап прибудет вечером, распределения с карантина еще нет.

Вечером в пятницу меня перевели с карантина на постоянное место проживания. Отряд второй, бригада 23. За каждым отрядом закреплен подъезд, по бригадам нужно расходиться только лишь во время проверок. Комнату для проживания осужденный, как правило, выбирает сам, исходя из личных предпочтений. Я поселился в замечательной компании: три соседа и аквариум с рыбками, четыре скалярии и один сом.

- Саня, ты же не сидел раньше?
- Ну, в СИЗО немного.
- Да не, то не считается. На лагере ведь не был? Вот выйдешь отсюда, сможешь говорить, что прошел школу строгого режима. И напиши себе там обязательно, что сидишь с рецидивистами.

Интересно общаться с людьми, прошедшими 5-10, а то и больше лет лагерей. Некоторые из них похожи на карикатурных зеков из сериала «Зона», другие, напротив: штудируют учебники, говорят максимально вежливо и интеллигентно, с улыбкой рассказывают о двух годах в одиночной камере и прочих прелестях «отрицалова».

В отряд меня распределяли долго, очередь успела устать. Дежурный и замполит решили побеседовать, выясняли, каким образом я пишу в Интернет. «Исключительно от руки. Представьте, если бы я писал с телефона: набрать там тысячи три знаков было бы мучением. Пишу от руки и передаю на свиданиях».

Полчаса мы беседовали о цензуре, журналистской этике и допустимости чтения личной переписки, после чего меня включили в список лиц, склонных к суициду, за слова «Знаете, в случае ограничения свиданий или писем я же не просто вскроюсь, а вырежу на себе ваши инициалы и биографию». Ребята еще не поняли, что я не только журналист, но еще и художник. Надо будет передать им фото с «Не-Европы» для достижения полного катарсиса.

Сегодня наконец-то прояснилось наше ближайшее будущее. Оно печально. Доктор со склонностью к социальным экспериментам остается еще 6 месяцев на посту исполняющего обязанности начальника Ирпенского исправительного центра №132. Мы уже было набрали полный рот ядовитой слюны, чтобы плюнуть ему вслед. Теперь приходиться ею давиться. Я могу позволить себе пролить немного яда на бумагу, от этого становится чуть легче.

Вчера беседовали с начальником отряда. Этот просвещенный государственный муж с интересом читает записи в моем блоге. На беседе я также ознакомился с «правилами внутреннего распорядка», которые одинаковы для мест ограничения и лишения свободы. Эти правила предусматривают обязательное цензурирование всей исходящей переписки. Среди всего прочего запрещены письма «циничного содержания». Я даже не могу утешать себя мыслью о том, что после революции мы развесим на столбах кишки тоталитарных ублюдков, написавших эти законы. Для этого пришлось бы разрыть старые могилы. «Правила внутреннего распорядка» разрабатывались еще в 60-е и во многом базируются на более ранних сталинских образцах.

Так что теперь, чтобы не нагружать начальника отряда необходимостью расшифровывать мой невнятный почерк, я отказался от практики передачи записок. Теперь на свиданиях я зачитываю свои тексты вслух, а гости записывают их слово в слово и передают в Интернет. Всё в согласии с буквой закона, личные разговоры цензуре не подлежат. Именно таким образом и будет вестись моя тюремная колонка на сайте LB.ua, которая стартует в ближайшее время. Кроме стэндалона буду таким же образом передавать записи для твиттера. Максимальная информационная открытость и прозрачность – это единственное, что можно противопоставить затхлой тюремной системе. Белые вши не перенесут яркого света.

В колонках Хантера Томпсона часто повторяется фраза «мы же профессионалы». Я сейчас не пытаюсь и не хочу быть профессионалом, напротив. Подавать пример рядовым заключенным интереснее, чем создавать нестандартный прецедент в журналистике. Нельзя замыкаться в защитном панцире, который, как правило, имеют художники, политические деятели и журналисты. Под ним очень легко незаметно сгнить. Нужно добиваться состояния общества, при котором исчезнет сама потребность в таком панцире. Любая деятельность, связанная с преобразованием общества, должна не столько продвигать вперед авангард, сколько подтягивать массу. Не стоит слишком привязываться к собственному привилегированному статусу, журналистская «четвертая власть» должна отправиться на помойку истории вслед за другими тремя, а политика и искусство – стать образом жизни каждого просвещенного человека и потерять свою надуманную ценность.