5 марта должно было стать просто днем траура, но оно стало доказательством нашей силы. Переполненный автозак исступленно бил в решетки и пел «Интернационал». Полицаи били нас. В какой-то момент сверкнули дубинки, но как-то не больно, а в следующую минуту мы уже отбирали дубинки у них. Нас было двое отдельно от всех, не в клетке: мы блокировали двери, и нас не смогли закрыть в решетку. Павла Шехтмана приковали наручниками на ступеньках. Меня подвесили за наручник лежа вниз головой, и я переглядывалась с ним полузакатившимися глазами. Во время песен и скандирований врезали коленями в бок и выкручивали вторую руку как мокрую тряпку – в несколько оборотов. Да и то сказать, какие вещи мы скандировали: «Смерть оккупантам!», «Хороший мент – мертвый мент!» Подчеркиваю: это яростно кричали и пели все.

Сутки в тесной клетке. Нельзя лечь, сидеть тоже узковато. Через сутки перетаскивают в «шикарную» камеру, ударяя коленями по голове. На полу в знак милости – рваная газета, ее мы по одному листочку подкладывали под верхние части тела. В туалет выводили с непередаваемыми оскорблениями, но нам это нужно было редко по причине сухой голодовки. Мы даже сами отказывались выходить в знак протеста. А они твердили: «Это вам за то, что вы не представляетесь». Начальник отдела заглядывал в камеру: «С праздником, дамы!» Но ему никто не отвечал. Мужчин били прямо в камере, особенно Шехтмана и Колобаева. Первое время от них тоже слышались песни, затем – только голодовочная тишина и ментовские окрики.

Массовое сопротивление в Замоскворецком ОВД? Нельзя! Казнить нас было нельзя, так хотя бы скрывать. Как его замалчивали! Назывались ложные цифры людей, объявивших сухую голодовку, затем появлялась информация, что она мокрая... Это неправда: она была сухая. Именно поэтому через двое суток мы вышли на свободу.

Роман «Молодая гвардия», как известно, заканчивался перечнем фамилий героев. Но я принципиально не откладываю до конца. Я пишу не сталинистский роман, а короткий отчет о нашей победе, и кто-то должен четко назвать вещи своими именами. И людей тоже – их именами. Называю всех голодавших: Вера Лаврешина, Павел Шехтман, Семен Колобаев, Татьяна Кадиева, Ирина Калмыкова, Ирина Травкина и я. Если расширить список до отказавшихся представляться, то следует назвать Геннадия Строганова и Алексея Никитина. Калмыкова вначале объявила мокрую голодовку, но через час примкнула к сухой, не успев выпить ни грамма воды. Мягкая и скромная женщина, она согласилась на сухую, обсудив тот факт, что на мокрой можно жить больше месяца и не умирать. Кадиева на другой день была увезена больницу с переломом носа, но лично не жаловалась и даже отвергла помощь «скорой», вызванной членами ОНК против ее воли.

Колобаев и Никитин все-таки назвали свои прекрасно известные фамилии после суток жестокого обращения (Колобаева собирались, что называется, анально покарать). Травкина же назвала себя принципиально к концу вторых суток, не желая «продолжать этот круг и радовать садистов». Остальные не отступали ни на букву от самой жесткой этики политзеков: сопротивление – отказ – голодовка. Сухая.

Я называю всех без осуждения и с гордостью – это только начало, как первые шаги человечества. «Я сама была на Болотной, – с силой говорила Ирина Калмыкова, приподнимаясь на нарах. – Они там просто еще не понимают, им надо объяснять, они просто хотели, чтобы их было много...» Ее менты предлагали отпустить совсем, беспокоясь за ее здоровье, но она осталась со всеми: «Это государство отняло мой дом, и я останусь здесь». Предлагали выпустить с самого начала и Семена Колобаева, но он коротко ответил: «Я человек принципиальный». И, как только его вывели в туалет, выбросил свою бутылочку с йогуртом.

Все это время пресса пыталась освещать лишь сливной фонтан на Пушкинской, после которой народ повыпускали сразу. Нас бы это очень печалило, но мы делаем ставку на другое – на сопротивление без прессы, в автозаках и камерах. Чтобы устрашать полицаев (бедных иногородних парней, ох), достаточно просто сопротивляться им и наращивать число сопротивленцев. И сейчас, когда Путин спокойно плюнул нам в урну, когда массы «хомячков» бессильно расходятся, мы создаем подполье отказников. Нас потихоньку становится много. По крайней мере, на взгляд ментов, да и на наш тоже. Не просто же так мы всю ночь снова пели «Интернационал»? Часто ли вы такое видели уже в отделе, куда все доезжают смирненькими?

Насторожила меня лишь позиция Ирины Травкиной. Решительная, самоуверенная, к концу вторых суток она вдруг заявила: «Я пошла на это только для того, чтобы спасти вас, Надя и Вера (Лаврешина). Чтобы переубедить вас и чтобы спасти психику двух нормальных людей. А Ирина (Калмыкова) – она случайная в этом деле. Я лишь хотела пройти с вами сквозь это, чтобы доказать бесполезность. Давать им лишнюю радость, быть для них мясом для битья – бесполезно. А теперь я отсюда ухожу». С этими словами она стала пинать дверь, продолжая жестко убеждать нас отказаться от борьбы. Достучавшись, вышла в туалет, назвала свою фамилию и была освобождена. Всех нас освободили через полчаса после нее. При освобождении уже менты говорили Калмыковой практически те же слова: «Вы здесь случайная, а она (указывая на меня) вас вербует».

Однако я снова напишу эти слова: я горжусь всеми и не осуждаю. Что ж даже из того, к чему она склоняла нас? Ради этого, чего бы там ни было, ей пришлось действительно не есть, не пить и корчиться на нарах. Какова бы ни была ее цель – она пошла на те же методы, а значит, этого не избежать.

И последнее. Очевидно, почему с нами не было Татьяны Стецуры – памятуя о прошлых сухих голодовках, ее увезли в отдельном автобусе и уже потом пересадили в другой автозак, лишь бы побыстрей и отдельно. Но ничего у них не вышло: мы, в Замоскворецком ОВД, все равно восстали массово – да, по их полицейской мерке это масса. А в ее автозаке народ скандировал: «Это наш автозак!» Предлагаю этот слоган всем на вооружение. Захватим их автозаки, эвакуируем кого сможем из задержанных, откажемся от помощи врачей и правозащитников, будем молчать и петь. Если пинают по дороге в сортир – не пойдем. Если у нас отбирают вещи – не будем просить. Это и будет наше подполье.

Не проси... и не бери с собой ничего, идя на этот бой, чтобы не страдало твое достоинство. Они отбирают деньги, очки, телефоны и оружие самообороны. Насовсем. При попытках требовать выталкивают из отдела. На этот раз выяснилось, что у Геннадия Строганова купюру в тысячу рублей подменили на фальшивую после изъятия. На наших глазах замоскворецкие менты пересчитывали фальшивые купюры в тысячу рублей, а потом одна из них оказывается у освобожденного и немедленно изымается в ближайшем Макдональдсе. Ну и конечно: белого не надевать... Абсолютно независимые перед теми, кто нас швыряет на колени, мы избегнем того, чтобы становиться в эту позу самостоятельно.