Вместе с лозунгом «Путин будет казнен» мы, москвичи, завезли в Нижний и другую столичную моду: не выходить из полицейского автобуса. Автобус останавливается у 5-го отделения полиции (это центральное отделение), омоновцы велят нам выйти – и к их величайшему удивлению мы отвечаем: «Зачем нам выходить? Нам и здесь хорошо!» Делаем сцепку и скандируем: «Это наш автозак!» Омоновцы растаскивают и выволакивают по одному. Всего было, кажется, 18 человек – всех набили в небольшой коридор, по обе стороны которого открытые двери камер (а равно – незакрывающаяся дверь туалета, создающая неповторимое амбре). Настроение возбужденное и приподнятое; мы тотчас вешаем на открытую дверь красный флаг с черной лимонкой в центре и фотографируемся всей компанией (жаль, не могу найти этой фотографии, хотя, говорят, где-то в соцсетях выложена). Наконец, нас для начала загнали в камеру, а затем пригласили кого-то (уже не помню) пройти для оформления – мы не очень-то вежливо отказались. Несколько офигевшие менты вызвали БСН (батальон специального назначения), который и начал растаскивать сцепку. Потом я узнал, что Олега Лалетина избили, когда он отказывался фотографироваться и проходить дактилоскопию (тому же Лелетину совсем недавно, в четверг, при задержании вывихнули руку и сломали два ребра. Задержали его тогда по беспределу).

Выволокли наконец и меня, приволокли, кажется, в комнату дознания, начали задавать полагающиеся вопросы – я молчу, как на картине «Допрос комиссара». Паспорт вместе с деньгами глубоко сныкан, мобила у Лаврешиной, перед походом почистил свои бумажки и выкинул даже московские проездные – а вот теперь догадайтесь-ка, кто я и откуда, давайте, ребята, пробивайте, удачи! И тут – поди ж ты – вываливается несколько бумажек, сидевший тут же молодой тип в гражданском (как оказалось, эшник) подбирает - оказывается, это забытое мной почтовое извещение на какую-то судебную повестку (и ведь я эти извещения просто выкидываю, ибо ни на какие суды своими ногами не хожу – зачем, спрашивается, я его прибирал?!). А там – и фамилия, и адрес... И это еще не все, ибо эшник, прочитав фамилию, засиял: «А, это из той группы, которую они же сами считают отморозками» - и зачитывает твит Димы Зыкова: «Нижнему п*да: туда едут Лаврешина, Строганов и Шехтман». Сейчас, говорит, мы свяжемся с московским ЦПЭ и всех пробьем... Вот попадос так попадос!

Любопытно, что на протяжении всего действа рядом со мной на скамейке сидели два истукана. По положению эти истуканы были явно понятые, но как-то были странно равнодушны для обычных понятых, простых обывателей, оказавшихся в новой и непривычной для них обстановке и роли. В какой-то момент менты вышли, оставив нас втроем, и старший из понятых начал настоятельно рекомендовать мне убрать с пола бумажный мусор, вывалившийся из моих карманов. Видимо, подразумевая, что культурный и воспитанный человек должен убирать за собой в общественном месте. Но я некультурно ответил, что мне эти бумажки не нужны, а если ментам они мешают – пусть сами и убирают. Попытка вступить с ними в контакт и объяснить, кто я и почему оказался здесь, не возымела никаких результатов. Потом-то Староверов мне объяснил, что понятые здесь специальные, профессиональные – из какого-то подментованного ЧОПа; что те же чоповцы работают и свидетелями – менты их специально возят на автобусах на митинги и марши, чтобы они смотрели на них из окна, а потом свидетельствовали в суде как люди, случайно проходившие мимо и – надо же! – увидавшие противоправные действия. Более того, когда после освобождения Староверов в моем присутствии стал просматривать интернет, он опознал двух своих свидетелей в момент, когда они вместе с ментами задерживали Олега Лалетина.

Вернули обратно в камеру, там один Строганов и мой телефон на лавочке (Лаврешина скинула, когда уводили). Прибрал телефон во внутренний карман куртки, не зная, что это как раз место, идеально просматриваемое установленной на потолке камерой. Тотчас вбегают БСНовцы: «У него телефон! Отдавай телефон!» «Какой телефон?» - удивляюсь я, до горла застегивая молнию на куртке. И тут как раз телефон возьми и зазвони! (Новичков именно в этот момент пожелал со мной связаться). «Не хочет отдавать» - догадались сообразительные БСНовцы и пошли звать ментов (ибо сами они обыскивать не имеют права). Пока то да се, успеваю скинуть телефон Строганову (потом я двое суток невозбранно этим телефоном пользовался). Снова тащат, снова обыскивают – облом: «опять пустой!». Засим полуседой уже капитан садится с ручкой за какой-то список и начинает выспрашивать мою фамилию. Задает вопрос и долго глядит на меня, дожидаясь ответа. Я молчу. Снова задает вопрос и снова долго глядит на меня. Я опять молчу. Я не испытываю испепеляющей ненависти к ментам, как некоторые мои товарищи, и потому наконец мне становится его жаль. «Ну вы же умный человек, - вежливо говорю я, – посудите сами, зачем мне отвечать?» «Потому, что МНЕ НАДО записать ваши данные», - наивно отвечает мент. Такая логика ввергает меня в ступор, и я окончательно теряю дар речи.

Несколько позже, когда нас уже пытались оформлять на пару со Строгановым, я вновь столкнулся с образцом ментовской логики. Мент начал жалобно сетовать нам на наше хамство: мол, вы совсем не цените нашего ментовского времени, «мы для вас не люди, а так – мусор». Это заставило меня уточнить некоторые моменты: «Кто кого тут лишает свободы – мы вас или вы нас?» Мент искренне удивился: «Я вас лишаю свободы?!» «Ах, нет? Ну тогда дайте мне мои вещи, и я пошел». Тут с ментом что-то случилось – кажется, он понял и стал бессвязно кричать. «А зачем вы бардак на улицах устраиваете?! Черт знает что вытворяете!» - с этими воплями он выскочил из комнаты.

Кстати, тот же капитан проявил изумительную политическую грамотность, когда, вычитав, что нас забрали с марша, пробормотал: «Ну, небось опять про Сталина-Берию кричали». От моего предложения рассказать, что же нам нужно на самом деле, отмахнулся – это ему не интересно.

Между тем, пока я сидел у капитана, произошло нечто неожиданное – я нашел поклонника своего поэтического творчества в лице эшника. А именно, мой эшник вдруг спрашивает: «Это вы написали стихотворение про стерхов?» - «Я». - «Сам написал?» «Сам. А что, нравится?» - «Да». Стихотворение люто-бешено антипутинское, до экстремизма включительно. Я был несколько удивлен.

Вскоре Бог сподобил меня познакомиться с эшником (представился как Владимир) поближе. Я и еще несколько человек находились в это время в прихожей у дежурной части, там же топтался и эшник. Вдруг передает свой респект Староверову: здорово он все это провел, и маневр с разворотом – это было круто! «Ну а вам как у нас?» - спрашивает. «Да, круто, не то что это унылое г*но в Москве. Если бы в Москве было так – стерха уже давно изрубили бы на котлеты» - «Думаете?» - «Уверен». После московской гопоты, всех этих окопных и ревяковых («ты чё, чо-то па-апутал?») этот тип заинтересовал меня чрезвычайно. Уверял, что 8 лет занимался оргпреступностью и лишь полгода назад был переброшен на экстремизм (действительно, нижегородцы не могли сказать о нем ничего определенного). Чрезвычайно любопытно стало узнать его мотивацию – до такой степени, что я даже пренебрег обычными правилами (которым в других случаях следовал неукоснительно) и вступил с ним в долгую беседу.

Концепция, которую изложил эшник, в общих чертах такова. Мы (т.е. активисты) хотим революции, а революция – это ужас-ужас, хаос, кровь, гражданская война и падение государственности. России же необходима сильная власть, потому что у России – свой особый путь. К тому же у нас нет сильных лидеров и вообще внятной альтернативы. Затем от теоретической части он как-то незаметно перешел к реальной. Оказалось, что оппозиционные активисты – неадекватны, а пуще всех неадекватен некий учитель истории (с учителем этим, Ильей Мясковским, я провел потом двое суток в камере. Мягкий, интеллигентный человек, самый умеренный в движухе: лозунг «Путин будет казнен», например, считает чересчур радикальным). Вообще среди них есть люди со звериными лицами, которые зальют Россию кровью, которые способны вновь взрывать церкви и расстреливать попов. «Ну например?» - поинтересовался я. «Ну... вот Староверов». «Как-то мне не показалось, что у Староверова звериное лицо». «Оно конечно да, но он – диктатор. Еще какой диктатор! Если ему дать власть – будет новый Сталин, будет расстреливать направо и налево» (так, заметьте, критиковал Староверова человек, который только что пел панегирик сильной власти). Бог его знает, о чем еще хотел говорить эшник – может быть, и предложить мне, как разумному и адекватному человеку, вместе бороться против этих страшных людей – но тут у него зазвонил телефон, и он с сожалением сказал, что вынужден прервать беседу. Но утешил. «Вам, говорит, скорее всего дадут несколько суток, так я буду приходить в спецприемник, и мы еще поговорим». «Ого!» - подумал я и начал обдумывать, как бы в вежливой форме (мне не хамят – я не хамлю) отказаться, если в спецприемнике мой новый приятель действительно возжелает вести конверсации тет-а-тет. Не знаю, что вынес из нашего разговора эшник, а я счел его для себя весьма полезным. Эшник связно изложил охранительную концепцию, которую – отдельными блоками – я нередко слышал от разных людей (при этом не испытывающих никаких иллюзий относительно тех, кто нами правит) и которая, по сути, есть главное препятствие к широкому распространению революционных настроений. По сути, если мы хотим успеха – мы должны поломать именно эту концепцию, доказать, что революция не есть ужас-ужас, что Путину и едросам есть альтернатива и у нас есть привлекательная программа – вместо того чтобы уныло расписывать, кто, где, сколько и чего украл.

Между тем попытки оформить меня продолжались. Оказывается, разобраться со мной до конца так и не смогли – то эшник с моими данными гуляет неизвестно где, то остается неизвестной дата моего рождения, и мент вежливо спрашивает о ней меня: мол все равно же мы знаем, кто вы такой, так какой вам смысл? «Ну, говорю, это уже узнавайте сами, ваше дело». «И узнаю!» - гордо заявляет мент и убегает узнавать (именно в процессе узнавания, кстати, я и имел удовольствие пообщаться с интеллигентным эшничком). Наконец, уже за полночь нас со Строгановым снова ведут в какое-то помещение, забитое ментами и БСНовцами, которые начинают нас тупо, по-гопнически, троллить. (Изо всего троллинга мне запомнилось только найденное сходство и различие между мной и Троцким. Сходство – в том, что у нас обоих бородки. Различие – в том, что Троцкий п*л, а я молчу.) Строганова увели в какой-то другой кабинет, а я просто закрыл глаза и попытался заснуть под неумолчный троллинг ментов. Менты, видя это, перешли от троллинга к обсуждению собственных проблем: один жаловался на «беспредельный автобус», другие матерились, что придется переписывать все протоколы, потому что в рапортах указано место правонарушения – Покровка, а оно оказалось – Звездинка! (Это сопровождалось ученым спором о том, что есть начало и конец правонарушения.) Так, в полусне, и оформился.

Часть задержанных развезли по другим отделениям, нас в 5 ОП осталось человек 9, в том числе Строганов, Староверов, Серж Кузнецов, другоросс из Арзамаса Дмитрий Исусов, Илья Мясковский, Олег Лалетин и один из лидеров местного движения «Русские» Алексей Каширин. Атмосфера была в высшей степени приятная, и время от времени камера превращалась в настоящий штаб нижегородского освободительного движения, где обсуждались стратегические боевые планы. Как же я завидовал в этот момент нижегородцам! Староверов рассказывал об устроенной в марте «осаде Кремля», о других акциях нижегородцев – рассказывал не как организатор митингов, а как полководец, вспоминающий проведенные им кампании и сражения, при том полководец суворовско-наполеоновской школы, для которого суть стратегии состоит в наступательном натиске (да простит меня сам Староверов, который в таких случаях обычно говорит, что это грубая лесть и что Макс Громов за такое бьет морду).

На следующий день начали уводить на суд – и выяснилось, что судья дает по отсиженному в ментовке (одни сутки). Это меня поразило, поскольку, наслышавшись о нижегородской юстиции, я приготовился не менее чем к 15 суткам. Потом оказалось, что с этим либерализмом непосредственно связан слышанный мною накануне спор ментов о Покровке и Звездинке: для Покровки был заготовлен специальный судья Ремизов с целым букетом 15-суточных приговоров, но благодаря стратегме Староверова он остался в своем кабинете в одиночестве, а все мы (40 щей) свалились на голову совершенно другой судье, которая только и думала, как бы от нас избавиться.

С дважды избитым Лалетиным в камере сделался приступ тяжелой хронической болезни, и его увезли на «Скорой». Я упоминаю об этом потому, что день спустя (!) открывается дверь камеры и мент выкликает: не знаем ли мы, где здесь Лалетин? Я в некотором недоумении спрашиваю: «С какой целью интересуетесь?» «НАМ НУЖНО его найти». Должно быть, в суд вести вздумали.

Для меня актуальным был вопрос- как вести себя в суде? Поначалу думал – демонстративно игнорировать, но когда выяснилось, что судья творит чудеса, решил поступить проще – подать ходатайство о переносе по месту жительства, уехать в Москву и дело с концом. Но тут Староверов показал мне Акт в защиту свободы собраний – и я понял, что это именно то, чего мне не хватало.

Акт этот, принятый Нижегородским Гражданским Движением, со ссылками на многие действующие законодательные акты (Конституцию и международные конвенции, подписанные Россией) провозглашает юридическую ничтожность так называемых «законов» о митингах и демонстрациях; согласно этому Акту, вплоть до восстановления в РФ конституционного строя и проведения свободных выборов единственным документом, регулирующим порядок проведения массовых акций в Нижегородской области, является непосредственно статья 31 Конституции РФ и Статья 11 Европейской Конвенции 1950 г.; и т.п. Это поразительно подкрепило мои давние мысли: хватит играть в легализм, хватит доказывать ИМ, что мы честно соблюдаем ИХ правила; пора, наконец, подобно революционерам начала ХХ века, начать строить параллельную легитимность, т.е., конкретно, заявить: «Мы не признаем ВАШИХ «законов», все ваши «законы» юридически ничтожны, а ваши суды и органы власти нелегитимны; мы находимся в состоянии войны с вами, жуликами и ворами, и мы – военнопленные, но не подсудимые; за вами право силы, но не сила права». Именно в этом смысле я и приготовился выступить в суде. «Мои действия являются глубоко законными, ибо я опирался на единственный законный документ, регулирующий порядок проведения массовых мероприятий в Нижегородской области – Акт в защиту свободы собраний; что же касается до так называемого ФЗ-65, то это юридически ничтожная бумажка, сочиненная самозваным сборищем жуликов и воров. Поэтому не я совершил проступок, а те неустановленные личности, которые в нарушение Акта и Конституции РФ воспрепятствовали мирному шествию граждан - именно они-то и должны быть привлечены к суду».

На следующее утро, в 8 часов, нас со Строгановым будят и ведут в суд. Ведет веселый молодой мент в желтой куртке, о котором Староверов сообщил, что его приставляют к политическим как наиболее интеллигентного во всей компании. Но, увы! Все мои приготовления пропали втуне. Сопровождающий мент заскочил в кабинет и тотчас выскочил обратно: возвращаемся, говорит, вам выдадут вещи и вы свободны. Судья заявила, что поскольку паспортов у вас нет и ваши личности до конца не установлены, то она и рассматривать дела не будет (по сути, как я понял, судья просто отбоярилась). До некоторой степени наша тактика – не представляться – оказалась вознагражденной. Нас вернули в отдел, но не отпускали, а водворили обратно в камеру. Тотчас стало весело, потому что привели товарищей из других отделов, чтобы они здесь дождались суда (наш отдел рядом с судом). Макс Винярский и Андрей Семенов, попав к нам, страшно удивились, что мы не украсили стены никакой наглядной агитацией, тогда как они побывали уже в двух камерах и – надо же! – после их ухода на их стенах чудесным образом проявлялись надписи: «Путин будет казнен». Аналогичное чудо немедленно свершилось и в нашей камере, причем лозунг был проиллюстрирован картинкой виселицы с болтающимся на ней человечком. Однако когда попытались украсить и противоположную стену – отворилась дверь, и дежурный мент заскулил: «Господа абстракционисты, что это вы делаете? Я же к вам по-человечески относился, и передачки вам давал, и в туалет вас водил, зачем же вы стены портите?». Как видно, художник попал в поле зрения камеры наблюдения.

Вскоре мент в желтой куртке выставил нас всех из отделения, как он хвастался, даже на два часа раньше, чем истек двухсуточный срок задержания.

В прекраснейшем настроении я стоял у суда, откуда – утром я этого не заметил – открывается вид на местный Кремль. Привезли последнюю партию задержанных. И вдруг – подъезжает машина, и из нее выводят четверых парней, СКОВАННЫХ ПОПАРНО НАРУЧНИКАМИ. У меня глаза на лоб полезли. Оказались из 2-го отделения полиции. Один их них, по имени Саша, рассказывал потом, как они двое суток вчетвером провели в стакане полтора на два метра, где невозможно было лечь – только сидеть согнувшись, как их бил начальник и т.п. А мы-то в пятом жаловались, что на семерых человек только три узкие скамеечки, так что спать приходится посменно!

Наконец, всех осудили и выпустили. Прошлись через Кремль, повесили на Дмитриевских воротах (тех самых, которые штурмовали нижегородцы в марте) бумагу с требованиями митинга, потом на площади Свободы перед бывшим острогом обсудили результаты, потом продолжили то же обсуждение уже в теплой и неформальной – я бы сказал даже, сильно теплой и сильно неформальной - обстановке. И уже на квартире у Староверова я, под впечатлением драйва этих дней, с ходу написал «Нижегородский марш», который все присутствующие тут же и спели под гитару Староверова:

Выйди на улицу маршем,
Врагам объяви войну.
Все что вокруг - наше,
Пора возвращать страну.

Страну, что у нас украла
Банда ночных воров.
Ты их терпел немало -
Хватит бессильных слов!

Выгони вон уродов
Трусливо засевших в Кремле,
Верни честь и свободу
Себе и своей земле.

Иди на ментов и ОМОНы,
Вступи с ними смело в бой,
И пусть их суды и законы
Склонятся перед тобой.

Голос воли народной
Крепнет с каждым днем.
Россия будет свободной!
Путин будет казнен!