Последняя неделя на «процессе 12-ти» по Болотному делу - которая по счету, я уже, по совести сказать, сбился - окончательно обозначила некоторый перелом. Как бы ни ужесточала судья Никишина свои действия в отношении защиты до этого (а она изначально играла на стороне обвинения), все же она делала все возможное, чтобы избежать прямых нарушений Уголовно-процессуального кодекса, сохраняя видимость объективного процесса и не «подставляясь». На этой неделе процесс, как самолет, у которого вдруг отказал двигатель, сорвался в штопор. И прямые нарушения УПК посыпались одно за другим.

Вот краткая «хроника пикирующего бомбардировщика».

Понедельник, 18 ноября. Вопреки протестам защиты зачитываются показания, данные на предварительном следствии потерпевшим Яструбинецким. Это реальный потерпевший, пенсионер, участник манифестации, выдавленный за спины цепочки ОМОНа во время «прорыва», пытавшийся выйти обратно, посланный полицеским офицером куда подальше («Идите куда хотите!»), возле которого упала и разбилась та самая невесть откуда прилетевшая единственная бутылка с зажигательной смесью, полыхнувшей и опалившей пенсионеру брюки и обжегшей ноги. Реальный потерпевший - не верзила-омоновец, у которого «пальчик бо-бо».

И вот обвинение просит суд огласить его показания без вызова в суд. Боюсь, что для того чтобы понять остроту ситуации, мне придется обременить читателей пространной цитатой из далеко не самого «беллетристического» произведения – родного УПК:

«Статья 281. Оглашение показаний потерпевшего и свидетеля.
1. Оглашение показаний потерпевшего и свидетеля, ранее данных при производстве предварительного расследования или судебного разбирательства... допускаются с согласия сторон в случае неявки потерпевшего или свидетеля, за исключением случаев, предусмотренных частью второй настоящей статьи».

Защита, как уже говорилось, возражает. Почему? А очень просто: во время следствия потерпевший на допросе оказывался один на один со следователем и мог подвергаться давлению с его стороны. Здесь же, в суде, путем перекрестного допроса у всех сторон процесса появляется возможность узнать, как же все обстояло на самом деле. Потерпевшего в суде нет – значит, вступает в силу уже упомянутая часть 2 ст. 281. Открываем и читаем:

«2. При неявке в судебное заседание потерпевшего или свидетеля суд вправе по ходатайству стороны или по собственной инициативе принять решение об оглашении ранее данных ими показаний в случаях:
1) смерти потерпевшего или свидетеля;
2) тяжелой болезни, препятствующей явке в суд;
3) отказа потерпевшего или свидетеля, являющегося иностранным гражданином, явиться по вызову суда;
4) стихийного бедствия или иных чрезвычайных обстоятельств, препятствующих явке в суд».

Всё. Больше никаких оснований для оглашения протоколов в отсутствие потерпевшего закрытый, т.е. не подлежащий расширительному толкованию, список причин неявки ч.2 ст. 281 УПК не предусматривает.

Потерпевший, слава Богу, жив (п.1). Он гражданин РФ, и потому п.3 на него не распространяется, никаких «стихийных бедствий или иных чрезвычайных обстоятельств, препятствующих явке в суд» за окном не наблюдается (п.4)... Может, он тяжело болен (п.2)? И вот тут обвинение предоставляет справку о том, что 11 ноября (напомню, дело происходит 18 числа!) г-н Яструбинецкий находился на лечении в ЦКБ РАН. Не бюллетень, который выписывается каждому больному в момент поступления в больницу, а некую справку с единственной печатью (вспомните, сколько печатей медики ставят на банальном рецепте, не говоря уж о больничном!). Все еще болен потерпевший 18.11 или уже вылечился, если еще нет, то скоро ли он сможет предстать перед светлые очи суда – все это обвинение оставляет за кадром.

Защита, среди нас и дипломированный врач адвокат Дмитрий Айвазян, придирчиво и недоверчиво осматривает пресловутую справку и заявляет о неустранимых сомнениях в ее подлинности, адвокат Сергей Бадамшин предлагает связаться с г-ном Яструбинецким по мобильному (благо номер известен), все мы по очереди заявляем о невозможности оглашения показаний в отсутствие потерпевшего, о прямом нарушении статьи 281 УПК и требуем оставить ходатайство обвинения об оглашении протоколов допроса без удовлетворения...

НИЧЕГО! Судья Никишина без малейшей задержки и видимых колебаний разрешает огласить показания. (Замечу в скобках, что причиной подобного же «заочного» оглашения показаний все того же г-на Яструбинецкого в суде по делу Михаила Косенко, выделенному в отдельное производство, послужило «нахождение потерпевшего на даче».)

Впрочем, причины удивительного нежелания обвинения выслушать в суде г-на Яструбинецкого выясняются по мере оглашения его показаний: даже эти показания, данные следователю без присутствия адвоката, гораздо больше на пользу обвиняемым, чем во вред им – а что еще неудобного для обвинения сказал бы потерпевший в суде? И что ответил бы он на вопросы, сформулированные защитой, а не обвинением, особенно если учитывать, что г-н Яструбинецкий пошел на марш 06.05.2012 не любопытствовать, а с четкой целью выразить свою гражданскую позицию?

Вот этих-то ответов, которых, очевидно, опасалось обвинение и которые хотела услышать защита, мы так и не дождались. Не услышали, потому что судья Никишина позволила себе прямое и неприкрытое нарушение четко сформулированных норм УПК.

В порядке «перемены блюд» - еще один представитель «потерпевшего» - полиции на транспорте, бойцы которой будто бы «утратили» 6 мая несколько дубинок и пару раций. Дама ничего толком не знает и сказать не может, хотя бодро заявляет, что выдвигает иск в рамках настоящего дела. Cледует краткий диалог.

Защита: Так имущество было утрачено или уничтожено? (Напомню, инкриминируемая подсудимым ст.212 УК о «массовых беспорядках» требует именно «уничтожения имущества».)
«Потерпевшая»: Утрачено, не стало же его!
Защита: Так все-таки утрачено (может, просто потеряли?) или уничтожено?
«Потерпевшая»: Ну так утрачено же!
Защита: А документы об уничтожении есть?
«Потерпевшая»: Ну, не знаю...
Защита: А акт о списании есть?
«Потерпевшая»: Нет...

Тут для верности позволю себе комментарий: если нет акта о списании, то имущество не только в юридическом смысле не уничтожено, но даже (опять же в юридическом смысле) не утрачено.

А дальше обвинение ходатайствует об оглашении показаний свидетелей-омоновцев, также данных ими на предварительном следствии и также без их вызова в суд. Одного из них, бойца челябинского ОМОНа Годыну, уже месяца два назад вызывали в суд, он приезжал, но допросить его в тот день не успели (найдите самостоятельно такую причину для повторного невызова среди пп.1-4 ч.2 ст.281, процитированной выше полностью). Защита снова протестует – безрезультатно. Затем решено огласить показания трех московских омоновцев, поскольку те «до 23 февраля находятся в служебной командировке в Северо-Кавказском регионе». Все наши протесты в связи с тем, что «регион Северного Кавказа» находится по-прежнему в составе РФ, что никакого режима чрезвычайного положения, чрезвычайной ситуации или даже контртеррористической операции там не объявлено, что вызывали свидетелей и из Мурманска, и из Челябинска – все это никакого действия на судью Никишину не оказывают, и показания оглашаются. Строго вопреки однозначным требованиям 281 статьи УПК.
И сразу же становится наглядным, почему обвинение так не хотело присутствия «свидетелей» в зале суда: ни один из этих омоновцев очевидно не в силах затвердить и воспроизвести феерические формулировки, вложенные следствием в их уста, типа вот такой: «увидел массовые беспорядки в виде сидения на асфальте с намерением прорваться к Кремлю», наслушались-нагляделись уже на бравых бойцов в судебных заседаниях. А вот то, что защите каждый раз удавалось буквально клещами вытащить из них кусочки правды, – это факт. И именно этого обвинение и суд боятся пуще огня!
И наплевать, что все это делается прямо, неприкрыто уже вопреки Закону – цель важнее средств!

Самолет процесса начал стремительно сваливаться в штопор.

Вторник, 19 ноября. Для «разогрева» - еще один «представитель потерпевшего» - Государственного казенного учреждения жилищно-коммунального хозяйства и благоустройства ЦАО. Это о тех самых миллионах за асфальт. Молодой еще совсем человек, ровесник большинству обвиняемых. Толком ничего не знает, хотя и пытается в меру сил исполнить поручение. Град вопросов (добрую половину из них Никишина снимает) – и почти полная тишина в ответ. Говорит о поврежденном асфальте на Болотной набережной, Болотной площади, Фалеевском переулке (ну, так уж заявила его контора!) – и явно озадачен просьбой защиты объяснить, какое имеют отношение не то чтобы 12 подсудимых конкретно, но вообще участники манифестации к «ущербу» на Болотной площади и Фалеевском переулке, куда ни одного из них полиция не пропустила... И как 8,8 млн руб. – смета на полный капитальный ремонт Болотной набережной (единственного места, где демонстранты хоть были!) - превратились в иск на 28 млн руб.? И показательный финал:

Защита: Вы готовы представить банковскую выписку о перечислении этих 28 млн руб. за будто бы выполненный ремонт?
«Потерпевший»: Готов предъявить платежное поручение.
Защита: Спасибо. Про поручение поняли. А все-таки как насчет банковской выписки? Предоставите?
«Потерпевший»: Нет.
И опять коротенький коментарий: любой руководитель организации может платежных поручений написать за любое число хоть сто штук, а вот банковская выписка – это единственное доказательство того, что деньги были реально перечислены и на чей счет. Только вот задним числом ни один банк фальсифицировать такую справку не будет, тем более год спустя – она уже прошла или не прошла в его отчетности. Нет выписки – все повисает в воздухе. То есть уже повисло и растаяло как дым.

И тут вдруг адвокат Бадамшин предлагает представителю «потерпевшего» не уходить, а посидеть в суде и послушать. И тот неожиданно соглашается. И сидит до перерыва, и после него остается... Задело, что ли?

А затем – эпопея с продлением «меры пресечения» нашим подзащитным. Обвинение даже не утруждает себя аргументацией, зачем продлевать содержание под стражей или под домашним арестом. А именно этого однозначно требует ст.97 УПК. Даже сугубо формально не утруждает себя обвинение – просто так: «Продлите!»

Защита – ну что с нас, занудных законников, возьмешь! – снова обращается к УПК. И настаивает, что никаких оснований для продления содержания под стражей, предусмотренных статьей 97, нет, а после того как большинство свидетелей обвинения уже допрошены и теперь уже подсудимые даже формально повлиять на их показания никак не могут, – тем более нет. И что, напротив, есть множество самых весомых оснований изменить меру пресечения на не связанную с заточением в СИЗО – все впустую. Сидеть вам, подсудимые, до 24 февраля – больше чем на 3 месяца продлевать УПК не позволяет – только поэтому и срок определен. И уже непонятно, почему только на три месяца, а не сразу чохом, пока суд не закончится, – все равно ведь УПК побоку!

В четверг, 20 ноября, заседания не было. И говорить бы было не о чем – так ведь есть!
Заседания не было, потому что Андрею Барабанову медики предписали диагностику и процедуры в гражданском офтальмологическом центре после перенесенной в начале октября травмы глаза. И начальник СИЗО «Бутырка» Телятников, который и до того строго следовал медицинским предписаниям, четко их исполнил невзирая на суд. А заодно и Володю Акименкова послал на обследование. И все это по контрасту с той драмой, что уже долгие два месяца разыгрывается с Сергеем Кривовым и нежеланием администрации другого СИЗО – «Матросской Тишины» - отреагировать на его состояние после 60 с лишним(!) дней голодовки.

Наконец, пятница, 21 ноября. В этот день в суд в роли свидетеля из колонии в Новомосковске Рязанской области был этапирован Максим Лузянин, ранее согласившийся на особый порядок рассмотрения своего дела и отбывающий неслыханные для решенного в особом порядке дела 4,5 года заключения.

Он оказался между молотом и наковальней: явно не хотел навредить нашим подзащитным, но и на себя навесить что-то еще тоже не мог. И он по сути избрал тактику отказа от дачи показаний: на все вопросы, где только можно, уходил под защиту 51-й статьи Конституции (право не свидетельствовать против самого себя) или отвечал «Не помню». И никого из обвиняемых не узнал – он действительно не был ни с кем из них знаком.

И тут обвинение заявило хадатайство об оглашении его показаний на следствии.
Защита в полном составе встала на дыбы. Дело в том, что, давая показания на следствии или в суде, потерпевшие и свидетели предупреждаются об уголовной ответственности за дачу заведомо ложных показаний согласно с.307 УК РФ и дают соответствующую подписку, а обвиняемый имеет право на ложь, с него такой подписки не берут. А потому нельзя протоколы допроса обвиняемого Лузянина оглашать как протоколы допроса «свидетеля» Лузянина! Здесь налицо нарушение целого букета статей УПК, что подчеркивали все выступавшие со стороны защиты. Вопрос очевидный – но судья Никишина с ходу ходатайство обвинения удовлетворила.

Срыв самолета суда в штопор завершился. Собственно говоря, о суде больше говорить не приходится. Остается дождаться столкновения с землей.

P.S. Я стоял у клетки с Максимом Лузяниным, когда мимо нас выводили ребят. И я не могу не оценить их мужества и благородства (представьте, есть еще не только такое слово, но и само благородство!), когда они говорили ему: «Спасибо! Держись! Мы с тобой!»
P.P.S. И еще: вся эта неделя прошла в отчаянной борьбе защиты, подзащитных и самого Сергея Кривова за его жизнь. Борьбы, в которой роль суда лучше всего описывает коротенький диалог адвоката Макарова с судьей Никишиной:
Макаров: Ничего, что у нас тут гестапо?
Никишина: Ничего!

НИЧЕГО.