Инициатива проекта «Последний адрес» исходила от Сергея Пархоменко. Он встретился с Никитой Соколовым и со мной и рассказал об этом проекте, показал фотографии. Разумеется, мы с Никитой как историки немедленно откликнулись, потому что для историка это святое дело. Ведь то, что произошло со всеми нами в XX веке, до сих пор не осмыслено и не служит основой для наших действий в XXI веке. Этот опыт нами не понят, не продуман, по поводу него в обществе нет никакого консенсуса кроме консенсуса умолчания, игнорирования. Те мемориальные акты и акты осмысления хотя бы в учебниках, которые есть, - это все-таки скорее симулякры. Они не для того, чтобы глубже это понять и осознать последствия, - они для того, чтобы забыть.

Помните эту знаменитую якобы сталинскую фразу "нет человека – нет проблемы"? А в этом проекте она выворачивается наизнанку: нет человека, и это как раз и есть проблема. Давайте еще раз посмотрим на тех, кого нет. И здесь нет, и там нет, и через каждые десять метров нет.

Поэтому мне кажется, что "Последний адрес" - очень важный проект. Я не знаю, как он будет дальше идти практически, потому что это же все надо будет согласовывать с властями, и здесь будет очень непросто. Но даже если это затянется, будет блокироваться – все равно опыт проработки такого рода проектов для нас будет лекарством. Наша нация сейчас сама себе очень много дает яду. Вот вчерашнее создание нового информационного агентства, которое Лев Рубинштейн назвал "Короче, пацаны", - как раз тот самый яд. Дмитрий Киселев и компания – это яд в чистом виде. Вот как у Герберта Уэллса было эссе, которое называлось "Яд, именуемый историей". В этом смысле "Последний адрес" - это лечение, антидот. Это зерно, из которого много важного и нужного должно вырасти. И вырастет, конечно.

8 декабря в 11 часов мы встречались по приглашению Сергея Пархоменко широким составом, чтобы обсудить проект. За три-четыре дня до встречи Пархоменко в Фейсбуке вывесил приглашение для всех, кто неравнодушен к этой проблеме. Когда мы начали работать, в зале был 31 человек. И Пархоменко сказал: "Вот все люди нашего города, которые небезразличны к тому, что происходит". Потом, правда, народ прибывал, но вряд ли было больше 50 человек.

После того как Пархоменко показал визуальные материалы и изложил историю проекта, а Наташа Самовер рассказала об опыте "Мемориала" и Сахаровского центра по увековечиванию памяти репрессированных, собрание разделилось на две части. Историки, журналисты и всякие общественные деятели остались в одной части, а художники и дизайнеры ушли в другую часть помещения. Люди слова здесь, а люди дела – там.

Пять или шесть часов мы работали отдельно. Там, где обсуждались вопросы, кому ставить табличку, какой должен быть текст, в каких местах, что именно указывать, споры были нешуточные. Много было спорных точек, по поводу которых мнения уважаемого собрания разошлись. Но через какое-то время мы пришли к общим контурам концепции.

Художникам тоже было непросто. Они выдвинули пять вариантов табличек памяти и сами же отказались от всех вариантов. Когда мы воссоединились с ними и стали работать вместе, мы им предложили проголосовать все же за какую-то из табличек, а на следующее собрание попросили их принести что-то вроде муляжей, чтобы можно было понять, как это будет выглядеть на стене в уличной панораме. Понятно, что создать художественный образ, адекватный идее, без аффектации и арт-жеста, и все тут же за пять-шесть часов утвердить - это нереально.

В нашей секции тоже остались нерешенные вопросы. Например, указывать профессию на табличке или нет. Кто-то был конюхом, механиком, а кто-то энкавэдэшником, кто-то рабочим или учителем. Но советская номенклатура выработала массу профессий, которые одним словом невозможно выразить, а полное название не влезает на маленькие таблички.

Я сидела там и вспоминала слова замечательного реформатора Николая Алексеевича Милютина, одного из тех, кто вытащил на своих плечах отмену крепостного права в России. Там тоже были жаркие споры, как, кому, сколько, на каких условиях, сколько земли крестьянам, что помещикам... И когда зашли в тупик, Милютин сказал: «Сейчас не время спорить, надо успеть бросить семя». Это хороший образ: бросить семя, поставить камень, кричащий о людях, память о которых вытравливается.

Эти две недели до новой встречи (которая будет 22 декабря в 12 часов) каждый из нас будет думать, что-то читать. Я вот, например, вчера посмотрела фильм "Ханна Арендт", который показывали на фестивале немецкого кино. Он на меня произвел сильное впечатление. Полночи потом я читала все, что могла найти, написанное ею и о ней. Там ведь та же проблема зла – как мы его должны помнить и как осмысливать. Этот процесс сейчас, я думаю, у всех идет, и через две недели будет много интересного на встрече.

Можно сказать, что "Последний адрес" - это развитие проекта немецкого художника Гюнтера Демнига "Камни преткновения". Но все равно у нас все немного иначе. В Германии это в некотором роде проще. Во-первых, все ясно со временными рамками – 1933-1945 годы. Во-вторых, все ясно с теми, кто подпадает под проект: жертвы Холокоста. У нас трудности начались уже с периода – ограничить ли это только 1937-1938 годами, или 1937-1953-м, или какими-то другими границами? В итоге решили, что это должен быть весь период советской власти - с 1917-го по 1991-й. Представляете, какой это объем? И это тоже хорошо. Осознание того, чем в этом плане мы отличаемся от Европы, показывает всю глубину того, что нам предстоит сделать и понять.

Один из проектов мемориальных табличек для "Последнего адреса". Фото Д.Зыкова/Грани.Ру