Прощание с Валерией Новодворской началось в Сахаровском центре в 9:30 утра и длилось более трех с половиной часов. Все это время к гробу Валерии Ильиничны шел непрерывный поток людей с букетами цветов. Очередь тянулась вокруг всего сквера у Сахаровского центра, и чтобы выстоять ее, нужно было потратить ощутимое количество времени.

К дверям цветочного магазина, находящегося недалеко от поворота в сквер, тоже стояла очередь, и я порадовалась, проходя, что цветы у меня уже куплены. А вот Каринна Москаленко рассказала мне, что когда она подошла к этому магазину, не было ни очереди, ни цветов - их раскупили полностью. Остался только один букет розовой гортензии, который Каринна и купила, да вспомнила вдруг, что судья из Страсбурга по имени Анна просила и от нее положить букет. Но букетов уже не было, один только подсолнух продавцу удалось в закромах отыскать - он и стал цветком от судьи.

Что же привело столько людей - таких разных, таких не похожих друг на друга - проститься с Валерией Ильиничной? Чем сыскала она такую поистине всенародную любовь? Что в себе несла, что не только друзья и соратники, но и недруги, и те, кто относились к ней с насмешкой, почувствовали вдруг горечь утраты? Не говоря уже о тех очень многих, близких и дальних, пронзительно ощутивших эту потерю, почувствовавших себя осиротевшими. А в известие о кончине Валерии Новодворской многие до последней минуты не верили.

Если бы меня при жизни ее спросили, за что я люблю Новодворскую, я бы ответила, наверно, что-нибудь вроде: Лера очаровательна. Неподражаема. Или просто - на вопрос вопросом: ну как же можно Лерочку не любить?

Но это для нас, для тех, кто знал ее близко и называл Лерой. А для нас для всех? Конечно, ее талантливая яркость, ее насыщенная и меткая речь были востребованы и ценны в нашей унылой и сероватой действительности. Ее оптимизм, ее бьющая ключом жизнерадостность умели быть источником радости и улыбки в нашей депрессивной и безнадежной повседневности.

Но особенно ценна была в ней какая-то абсолютная внутренняя свобода, полное соответствие самой себе, правдивость, неспособность ко лжи и лукавству. Она сохраняла в себе юное неумение подделываться ни под время и век, ни под ситуацию, и всегдашнее умение быть открытой, смелой, бескорыстной и какой-то рыцарственной, что ли. А еще у нее было блистательное чувство юмора, которому она тоже не хотела и не умела изменять.

В наше время все это в остром дефиците. Потому и была так незаменима Валерия Новодворская.

Почти весь день длились похороны, и самые разнообразные речи на них прозвучали. Были слезы на глазах, была траурная музыка и скорбные лица. Но были и нестихающие аплодисменты, когда гроб вынесли из помещения, где шло прощание, и спонтанно возникшее скандирование: «Герои не умирают», «Россия будет свободной!», так что и взволнованные стражи порядка возникли откуда ни возьмись. Было и очень тихое отпевание в крематории Архангельского кладбища, где люди держали свечи, и на приглашение выйти с речью никто не отозвался. Слово сказали только священники, которые отпевали ее: Глеб Якунин и Яков Кротов. Но это больше было похоже на две небольшие проповеди. Глеб Якунин говорил о юродстве как форме святости, а Яков Кротов - о высоком даре правды и свободы.

На поминках снова звучали речи, не менее интересные, чем в Сахаровском центре. И все прозвучавшее в этот день хорошо бы сохранить, сделать книгу.

Ведь действительно есть чему поучиться через память об этом человеке, в смерть которого по-прежнему трудно поверить. Кроме того, что она была, как это много раз прозвучало, несгибаемым борцом, ярким публицистом и бескомпромиссным общественным деятелем, она еще была и просто необыкновенно добрым человеком, удивляющим широтою души.

На фоне всего, чем она была, чем-то ничего не значащим кажутся теперь все разногласия, которые ведь не только у меня с ней были.

Нужно уметь ценить таких людей, пока они живы. И, гладя на необъятные горы цветов, принесенных ей, я думала: как хорошо было бы, если бы хоть малую часть из них она получила при жизни…