Второе дело в каком-то смысле было "выгоднее" для Стомахина, чем третье: оно в большей степени могло привлечь к нему сочувствие общества. Годы строгого режима за похвалу историческим персонажам, убившим Александра II 150 лет назад... Зайдите в какую-нибудь муниципальную детскую библиотеку, и вы без проблем найдете, скажем, биографию Софьи Перовской, да еще и под грифом "Жизнь замечательных людей". Только фото плаката "Народовольцы, ваш подвиг не забыт", так и оставшееся лежать у Стомахина в прихожей, стоило ему трех лет. Хотя призывы к насилию (скорее бутафорские) действительно имели место в текстах Стомахина, эти абсурдные обвинения про Александра II, "оскорбительные номинации Всевышнего", попытки повлиять на деятельность мертвого Шамиля Басаева и т. д. - ухудшили положение политзека раза в два, а то и в три.

На этом фоне третье дело смотрится почти обоснованным, а приговор - вегетарианским. По факту он добавил лишь полгода к общему сроку, а инкриминируемый текст откровенно гадок, и нужно быть уж совсем окаянным вольтерьянцем, сторонником бескомпромиссной свободы слова (коим я, впрочем, и являюсь), чтобы, стиснув зубы, поддерживать право и на такое самовыражение.

Но дело здесь даже не в содержании текста, а в таком позабытом понятии, как презумпция невиновности. Если о ней не вспоминать, то приговор кажется почти правосудным (аналогии с немножко беременными уместны) и почти справедливым: ведь Первая поправка к Конституции США здесь не действует, а статья 205.2 УК РФ - очень даже действует.

В перерыве перед приговором мы с коллегой из дружественного издания рассуждали: как бы поступил условно-европейский суд в этом случае. Известно, что постнюрнбергская Европа не чужда цензуры, в отличие от вышеупомянутых США (сейчас воздержимся от философско-политической дискуссии на эту тему, так как рассуждаем о другом предмете). "Наверное, в Европе за такой текст наказали бы, может, не так строго", - говорит коллега. Стомахин уже произнес последнее слово, содержание которого немногим отличалось от инкриминируемого текста... "Нет, стоп, а как бы отнеслись к качеству доказательств? К тому, что и утверждения об авторстве предположительные, а уж доказательства умысла вообще вилами на воде писаны". И мы согласились, что выносить приговор на таких основаниях суд не имеет права, даже если кажется, что "все и так понятно".

Что представляет собой третье дело Стомахина? Пока политзек сидел в СИЗО "Медведь" по второму делу и не имел доступа к интернету, в его блоге появилась статья "Или пару вокзалов взорвать здесь железнодорожных". Она была снабжена портретом Стомахина с надписью, выражающей основную идею текста: "Кто взорвал - неважно. Важно то, что России и ее народу поделом".

Рукописный оригинал статьи нигде не найден. Следаки сначала попытались сфальсифицировать показания стукача-сокамерника Сергея Гусева - будто бы он видел именно этот текст. Однако в судебном заседании выяснилось, что ничего такого Гусев не помнит и название слышит впервые, то есть "свои" показания на следствии он подписывал, не читая. Несмотря на то что он по просьбе оперативника Владимира Силивонца рылся в сумке Стомахина (и, рассказывая об этом, даже не понимал, что здесь не так), инкриминируемого текста он не видел. Не видел и оперативник Силивонец.

Вместо этого у матери Стомахина изъяли другие его записи - тюремный дневник. В них тоже выражалась радость от взрывов в Волгограде, но никакой публичности они не имели, а тихо лежали себе в ящике и никого не трогали.

Далее была проведена автороведческая экспертиза, из выводов которой следует, что текст в интернете и тексты в дневнике Стомахина, вероятно, писал один и тот же человек. Одно из оснований для выводов экспертизы - это слово "Браво!!!" с тремя восклицательными знаками, которое нашли и там, и там... Уж совсем комичным было включение в доказательную базу мнения свидетеля Михаила Герасимова, который, не являясь вовсе экспертом, заявил, что может с уверенностью сказать: автор текста - Стомахин. Узнаю брата Колю.

Всякую ерунду вроде того, кто, как и зачем взял у Стомахина (если предположить, что он действительно написал инкриминируемый текст в СИЗО) рукописную статью и опубликовал под его именем на сайте, следствие, обвинение и суд устанавливать не стали, ограничившись намеками. Мол, выносить материалы мог адвокат (ну да, так обычно в СИЗО и бывает), но адвоката вызывать и спрашивать об этом не стали. Причем отказалась от вызова не защита, которая, казалось бы, заинтересована заметать следы, а обвинение, которому (казалось бы) нужно воссоздать конкретную картину преступления. Да и зацикливаться на адвокате не стали: официально помощник Стомахина в реализации преступления - "неизвестное лицо".

Другим объектом намеков стал Михаил Агафонов, имя которого упоминается в дневниковых записях Стомахина. Правда, в дневнике Стомахин кроет Агафонова матом за то, что тот "отказался ему помогать с блогом", а прокурор из этого делает прямо противоположный вывод: что Агафонов мог быть лицом, публиковавшим тексты от имени Стомахина. И ничего, канает...

Наконец, козырным доказательством того, что Стомахин имел умысел на публичное распространение текста, который "вероятно написал", стали упоминания в его дневнике, что он хочет сделать заявление о взрывах в Волгограде и ждет конца праздников.

Если исключить из репертуара понятие презумпции невиновности, то картина складывается более или менее в пользу обвинения. На фоне большинства нынешних политических процессов это же не самый кошмар: тут не совсем все выдумано с нуля, а хотя бы предположения и намеки есть, если не доказательства.

Но вообще-то нужны доказательства, а не намеки. Из того, что Стомахина посещал адвокат и мог выносить записи, не следует, что он точно вынес именно эту статью. Из того, что у Стомахина есть на воле друзья, не следует, что они эту статью публиковали. Равно как из того, что Стомахин знает русский алфавит, не следует, что он автор того или иного текста.

"Совпадение? Не думаю", - это тип высказывания для ведущих конспирологических телепередач, а не для судебного разбирательства.

А ведь без установления передаточной цепочки от камеры к интернету суд не имеет права отвечать на вопрос: имел ли место умысел на публичное распространение текста? Потому что никто не знает, просил ли Стомахин неизвестное лицо этот текст распространять. Может, он и хотел сделать заявление, но то ли заявление или другое, более сдержанное, например? А ведь, выражаясь словами обвинителя, к концу праздников он мог передумать и не делать никаких заявлений вовсе. Мог отдать текст неизвестному лицу и попросить не публиковать. Мог попросить передать, не читая, другому лицу. Мог ничего не просить. Неизвестных лиц, по рукам которых гулял вероятно-написанный текст, могло быть два, три, четыре, много...

Не кажутся ли эти объяснения неловкой попыткой выгородить Стомахина? Не кажутся. Прямая обязанность суда - становиться на сторону обвиняемого при наличии неустранимых сомнений. Или устранить сомнения (но в реальности у тройки из МОВСа была другая задача: ускорить процесс).

Но эдак в каждой более или менее стройной картине обвинения найдутся неопределенности и процессуальные нарушения. Что ж, никого не сажать? В том-то и заключается система сдержек и противовесов: посадить человека, честно доказать его вину должно быть столь сложно, чтобы у государства не было мотивации заниматься этим из-за всякой фигни, пусть даже речь идет о действиях, не одобряемых действующим законодательством.

А то, что мы имеем дело именно с фигней, мне представляется очевидным. Даже по приговору "суда" в тексте нет призывов к терроризму, только оправдание. Даже эксперт заявила, что из статьи нельзя сделать вывод, каким именно способом ее автор предполагает осуществлять поддержку "Имарат Кавказ". Что же касается общественной опасности, то что-то мне подсказывает, что Стомахин и так не был избалован большим количеством последователей, а после таких текстов их стало еще меньше. И уж точно до сих пор нет никаких данных о благодарном читателе блога Стомахина, который, вдохновившись, реально помог террористам.

...Лучше, конечно, не анализировать дело так долго, а просто быть за свободу слова, в том числе плохого, гадкого, кощунственного и оскорбительного. Но это другая история.