Набережная семи мучеников. Туристы проходят мимо стеклянного куба, разглядывая дома и яхты. Разглядывая, не видят, смотрят сквозь стекло, будто идут сквозь прозрачные стены.

У «аквариума» украинский флаг и жовто-блакитная вывеска: HOPE! «НАДЕЖДА» или «НАДЕЙСЯ!». Внутри английского «O» по вертикали написано НАДIЯ. А значит, украинский павильон на 56-й Венецианской биеннале посвящен Надежде Савченко и надежде: на жизнь, мир, восстановление страны, на свободу и прозрачность.

Павильон-«аквариум», по замыслу куратора Бьорна Гельдхофа, должен символизировать открытость новой Украины миру и надежду на ее прозрачность как свободу от коррупции. Идея навеяна стеклянными полицейскими будками новой Грузии. Но прозрачность словно растворяет стеклянный куб в воздухе (или в воде?): я сама дважды прошла мимо, хотя искала именно его. Будто это «слепое пятно». Именно так - «Blind spot» - называется работа Николая Ридного (Mykola Ridnyi), размещенная в центре павильона и более полно развернутая им в общей тематической экспозиции биеннале. Для Ридного важна метафора скотомы (греч. «темнота») - места сетчатки, не воспринимающего свет, иногда вызванной патологией мозга. Художник сопровождает определения скотомы графическими рисунками и картинами, из которых вырастает многозначный образ слепоты, порожденной пропагандой, приземленной узостью обывателя, нежеланием смотреть в лицо трагедии, равнодушием, отказом от реальности и прочими болезненными состояниями души. Сам Ридный отмечает, что «пропаганда, которую создает машина войны, приводит к слепоте общества. Ее олицетворяет бинарное видение, создающее «нас» и «их», «братьев» и «врагов», «граждан» и «чужаков», без реального базиса для этих противопоставлений. Реалии сегодняшнего дня делают будущее максимально неразличимым, отталкивая его все дальше и дальше. Иначе говоря, война заменяет будущее проекцией бесконечного настоящего как травматической нормы, которой живет социум».

В углу украинского павильона расположена небольшая стена с девятью экранами, перед которой стоит стол с кувшином воды и стаканом. На экранах простые двери. За столом сидит худой юноша с изможденным лицом и смотрит на мониторы. Видеопроект? Но почему только один стул и зритель? Смотритель-итальянка советует адресовать мои вопросы художнику. Так это автор?

К сожалению, мне не удалось снять изображения на экранах. На сайте PinchukArtCentre это выглядит так:

Художник Антон Варгá рассказывает, что проект «Открытой группы» называется «Синоним к слову «ждать» («Synonym for ‘wait’»). Девять камер установлены напротив дверей, за которыми семьи ждут украинских добровольцев, ушедших на фронт. Одновременно художники ждут их в Венеции на Набережной семи мучеников – месте казни оклеветанных: здесь в 1944 г. немцы на глазах женщин и детей расстреляли семерых мужчин, ложно обвиненных в убийстве часового. Теперь венецианский мартиролог здесь перерастает в украинский.

Четыре художника «Открытой группы» поочередно наблюдают за входом в дома военных в режиме livestream. Они не просто сидят и смотрят: они при этом держат голодовку. 20 июня, когда я разговаривала с Антоном, он голодал уже 22 дня. Вид у него был крайне истощенный и усталый.

- Почему вы не объявляете о своей голодовке? Нигде в павильоне об этом не сказано.

- Мы не хотим широкой огласки. Для нас голодовка важна как состояние.

- Вы никому о ней не говорили?

- Говорили на открытии биеннале, в немецкой прессе писали об этом.

- Но вы не хотите, чтобы голодовка была прямым политическим жестом?

- Именно этого мы не хотим. Голодает Надежда Савченко, Олег Сенцов. Сейчас многие в Украине голодают, когда попадают в сложную ситуацию. Это стало очень медийным. Мы хотим избежать медийности. Для нас это внутренняя практика группы, нам важно ощущение ожидания.

- Но для вас это и жест солидарности с Надеждой?

- Да, можно сказать, что это наша солидарность.

- Вы очень бледны и ослабли. Это может быть опасно для вашей жизни.

- У нас есть врач, и я уже начал выходить из голодовки. Через несколько дней я уеду, и меня сменит другой человек.

- Как давно ваша группа голодает здесь?

- С 5 мая.

- И до закрытия биеннале в ноябре?

- Нет, до августа. Голодовка - это не так тяжело. Сидеть одному по восемь часов в день перед экранами и ждать, когда ребята вернутся домой, это гораздо тяжелее, чем голодать. Никто ведь не знает, вернется человек или нет.

- А вы знаете этих людей, дверь которых у вас на экранах? Как вы их выбирали?

- Через друзей искали, Фейсбук, ездили на фронт. Они из разных областей Украины, и большинство из них ушли на фронт добровольцами.

- Вы знакомились с их семьями?

- Да, разговаривали, спрашивали разрешения на установку камер. За этими дверями семьи ждут их.

- На обратной стороне стены фотографии их обеденных столов?

- Да, за этими столами их ждут родные.

Фотография четырех дверей и домашних столов из каталога выставки.

Каким было прощание, когда человек открыл эту дверь, уходя на фронт? Сколько слез было пролито за этой дверью? Я вижу, как из двери выходит женщина. Куда она идет? На работу, где отвлечется от тяжелого ожидания? К подруге, которая тоже ждет мужа или сына? На трех экранах надпись «Он вернулся домой». Надолго ли? В чем эти семьи черпают надежду на возвращение своих отцов, сыновей, мужей, братьев? Что ждет их в будущем?

Анна Звягинцева, киевская художница, чья «Клетка» выставлена в павильоне (сплетена в 2010 году во время процессов над художниками из объединения «Худсовет»), говорит о надежде как принятой на себя ответственности за неизвестное будущее: ««Надежда» для меня - это вопрос из одного слова. Вопросительный знак хочется поставить в названии этой выставки вместо восклицательного. «Надежда» - это сродни расхожей фразе «Все будет хорошо». Это передача ответственности куда-то в будущее, притом что настоящее явно тебя не устраивает, да и с прошлым не можешь разобраться. Иным образом надежда может существовать только как указывание пальцем в темноту, свидетельство готовности встать и пойти. В этом определенная ответственность есть».

Я ходила по биеннале в надежде увидеть отклик художников других стран на войну в Украине. В той части, что успела посмотреть, лишь павильон Израиля, обшитый снаружи автопокрышками, напомнил мне о Майдане. Не думаю, что эта ассоциация входила в замысел автора бытовой инсталляции. Но искусство живет своей жизнью и порой невольно рождает надежду на солидарность.