Суд - публичное место, сюда может войти каждый. Суды бывают разные. В новом и просторном здании Преображенского суда, например, чистые туалеты и кофейные автоматы. И на входе лишь вежливо осведомляются, есть ли запрещенные к проносу предметы. Но чтобы по-настоящему почувствовать, как должны по-русски соотноситься гражданин и государство, надо побывать в суде Басманном.

Здесь лишь одна категория граждан чувствует себя хозяевами - судебные приставы. Они тут повсюду, в выглаженной черной униформе, тяжелых "берцах" и заломленных беретках, при полной амуниции: бронежилет, рация, наручники, пистолет под мышкой. Досмотр на входе соответствует: заставив высыпать все из сумки, обшарив все ее микроскопические отделения, прощупав карманы пальто, мне напоследок предложили задрать штанины и обласкали ручным металлоискателем. У девушки-коллеги "зазвенела" застежка лифчика между лопаток. Не смущаясь, пристав прощупал рукой ее спину. Коллега предложила снять трусы и присесть - так положено в тюрьме.

В Преображенском судят Владимира Ионова, в Басманном - Ильдара Дадина. Антураж разный, но суть процессов одинакова: обоих судят за неоднократные (и незаконные) задержания на одиночных пикетах и митингах. Вот как выглядел сегодняшний день в Басманном.

Суд одного за другим допрашивает свидетелей обвинения - полицейских, которые задерживали Дадина на разных акциях. Я дословно записал показания полицейского Георгия Иванова. Остальные свидетели выглядели примерно так же. "Дадина доставили от памятника Жукову за несанкционированный пикет с группой граждан". - "По какому случаю пикетировал?" - "Не помню". - "Сколько человек было с ним?" - "Не помню". - "Транспарант был только у Дадина или еще у кого-то?" - "Не помню". - "Его задержали одного?" - "Не помню". - "Когда это было?" - "Не помню". - "Ну хоть в какое время года?" - "Кажется, весной. Или зимой". - "Вы видели совершенное им правонарушение?" - "Нет".

Прокурор - молодая женщина с хорошо поставленным уверенным голосом и распущенными светлыми волосами - начинает злиться. По ее ходатайству зачитывают показания Иванова на следствии. Там все старательно расписал казенными фразами следователь (полицейские так разговаривать не умеют). Оказывается, все происходило 23 августа. Прокурор (наставительным учительским тоном): "Ну теперь вы вспомнили, наконец, что дело-то летом было? Вспомнили, что вы составили протокол в соответствии с законом и объяснили Дадину его права?" "Да", - выдавливает из себя "свидетель".

Потом наступает черед Дадина. Каждому полицейскому он задает один набор вопросов. Это не по делу, он их просто просвещает. Таков Ильдар.

"Вам известна статья 15 Конституции, говорящая, что Конституция имеет верховенство над всеми законами?" - "Да". (неуверенно) - "Вам известно, что по статье 31 Конституции граждане имеют право собираться мирно и без оружия, проводить собрания, митинги и т.д.?" - "Да". - "Я был без оружия и мирным?" - "Да". - "За что вы меня задержали?" - "За нарушение федерального закона 54 о митингах". - "Вы видите противоречие между Конституцией и этим законом?" - "...Нет! Вы, конечно, мирно, но ведь нарушили закон о митингах!" Так отвечают все.

Был только один - постарше и поумнее, командир ОМОН. И он уже уволился. На последний вопрос Ильдара он ответил иначе: "Ну я согласен, согласен, но..." И развел руками. Еще он сказал дивную фразу: "Нам дают указания - мы их задерживаем". Это при том, что он командовал нарядом и сам должен был принимать решения. Кто им "указывает", осталось невыясненным. Еще он сказал: "Я каждый день задерживал кучу народу - как все упомнить?"

Правда, и он соврал. Сказал, что Дадин в тот день стоял с плакатом, а на самом деле его задержали, как только вышел из метро, еще и не успел ничего. А потом его избили в автозаке.

Но вдруг все изменилось. На свидетельское место вызвали отца Ильдара. Я слышал о нем только, что на следствии он дал показания против своего сына. Тяжелой походкой, прихрамывая, вышел пожилой невысокий коренастый человек с седыми волосами до плеч, бородой и благородным восточным лицом. Он был в черном костюме, из-под которого единственным ярким пятном светилась красная рубашка. Заговорил с трудом.

"Мы с сыном не общаемся много лет, хотя живем в одной квартире. Год назал приходили двое с удостоверениями, сказали, что сын на Майдане. Потом звонил следователь, сказал, что я должен приехать, потому что от этого зависит, где будет сын сидеть - в тюрьме или дома. Он показал мне видео, как Ильдар дает интервью на каком-то вокзале. Потом - разные задержания. Я говорю: он же не сопротивляется, какая тут уголовка? Но он объяснил статью.

У нас трое сыновей, мы с детства гордились Ильдаром, был примерный ребенок, старался в школе. Учитель говорил, что у него есть стержень. Мы еще с детского сада, когда уходили, оставляли дом на него - деньги, все. Хотя он не был старшим. Спортом занимался, был чемпионом Подмосковья по боксу. В институт поступил бюджетный. Всем помогал всегда. Унаследовал мои черты.

Потом начал ходить на демонстрации. Не работал. Друзья его? Они мне не интересны. Не уследил я. Я пожилой, живу при восьмом правителе. Путин - это, я считаю, для страны повезло. Его бы (Ильдара) черты - в нужном направлении, чтобы место в жизни занять... Увы, думаю, он запутался. Мне как отцу это жаль".

Простая человеческая речь, наполненная горечью, изменила все в зале. Приставы, которые еще недавно пытались вытащить под руки мать Ильдара за то, что у нее зазвенел телефон, притихли. Прокурор, забыв про злобную настырность, мягко напомнила ему, что он может остановиться, если ему трудно, и не отвечать "по 51-й статье". "В общем, вы его положительно характеризуете?" - подсказала судья.

Ильдар задал отцу единственный вопрос: "На допросе Вы сказали, что я занимаюсь политикой с 2005-го. Почему?" Оказалось, что следователь просто обманул старого человека. Отец спросил его (запамятовал), когда были события на Болотной, потому что именно с тех пор Ильдар "увлекся политикой". Следователь ответил, что в 2005 году. Так и записали. Еще в тех показаниях записано, что Ильдар "участвовал в антиправительственных демонстрациях в Киеве". Отец знал об этом, слышал, как Ильдар рассказывал другим домашним. Следователь тоже это знал. Спросил отца - тот подтвердил. Такие показания. К статье, по которой обвиняют Дадина, не имеют никакого отношения.

Потом мы вышли из зала и, хотя рабочий день в суде еще не закончился, приставы начали животами вытеснять нас к выходу, как на митинге. И все вернулось на свои места.