Конечно же, мне известно, что позиция, выраженная мною в статье "Операция "Свинарник"", абсолютно неприемлема для абсолютного большинства нашей "прогрессивной общественности". Я отношусь к этому с полным пониманием и даже не рассчитываю на понимание ответное.

У меня нет даже мысли пытаться склонить оппонентов на свою сторону. В их позиции есть своя правда. Она обязательно должна быть представлена. Я лишь хочу обратить внимание на некоторые ослабляющие эту позицию уязвимости, которые прекрасно видны, скажем так, общему врагу (надеюсь, что общему). И враг обязательно будет эти уязвимости использовать и уже использует.

Речь не о личной позиции Виктора Давыдова, который в значительной степени свел разговор к спору про "факты о терактах". Исторические факты всегда поддаются самым разным интерпретациям. Но это спор не про них. Речь о той части нашей общественности, гражданскую позицию которой, собственно говоря, и выразила Светлана Прокопьева.

У Светланы Прокопьевой была предшественница - журналистка Майя Кучерская. Десять лет назад она написала статью о страшном теракте, который нормальный человек не будет не то что одобрять, но даже и оправдывать. О двух террористках-смертницах, взорвавших себя в московском метро. Мысль статьи была предельно проста и абсолютно бесспорна: наше общество отказалось обращать внимание на безудержный, озверелый государственный террор на Кавказе, и это неотвратимо толкает жертв государственного террора на ответный террор.

Тогда власти ограничились запретом статьи как экстремистской и заставили газету "Ведомости" убрать ее со своего сайта. Но использовался все тот же закон против оправдания терроризма. Он был принят незадолго до того на фоне целой серии аналогичных ужасных терактов под дружные возгласы общественности: "Мы не будем больше рассматривать справедливость и обоснованность претензий террористов к нам, не позволим им больше давить на жалость и рассказывать нам о своих страданиях, хоть непосредственно, хоть через посредников-журналистов".

Сегодня общественность делает недоуменные глаза: "Мы же не оправдываем действия террористов. Мы просто хотим показать, что к террору людей толкает нечестная и антидемократическая политика властей. Вы хотите, чтобы стало совсем нельзя обсуждать причины терроризма?"

Да, именно для этого и принимался закон против оправдания терроризма. И в этом есть своя логика, следующая если не прямо из буквы закона, то из его духа. Буква закона часто и служит для того, чтобы замаскировать его не высказанный прямо дух. Если ты публично ставишь под сомнение абсолютную правоту государства, которому противостоит вооруженный противник, ты как минимум можешь вызвать сочувствие к этому противнику. Или даже симпатию. Его оправдание и одобрение. Желание встать на его сторону. Необязательно вызовешь, но можешь вызвать.

Вот эту возможность и стремились исключить законодатели. Это закон о запрете становиться на сторону жертвы государственного террора, о запрете ставить под сомнение правоту твоего государства в любом вооруженном конфликте. Его принимали не для того, чтобы нельзя было оправдывать зверства террористов. Его принимали для того, чтобы нельзя было осуждать зверства государства. Точно так же, как закон против реабилитации нацизма принимали не для того, чтобы нельзя было оправдывать Гитлера. Его принимали для того, чтобы нельзя было осуждать Сталина. Чтобы нельзя было говорить о преступности пакта Молотова - Риббентропа и ответственности СССР за развязывание Второй мировой войны.

Закон против оправдания терроризма принимался тогда, когда неправота государства била в глаза и еще достаточно широко обсуждалась в обществе. Режим тогда обошелся без уголовных дел, но цели своей в целом достиг. Тема российских зверств на Кавказе ушла далеко на периферию общественной повестки. Общественность правильно поняла сигнал. И смирилась. Подчинилась. И забыла об этом. Не заметила, что обществу был навязан закон военного времени: кто не с нами, тот против нас. Сомнение в нашей правоте - измена.

С тех пор Кремль развязал еще несколько масштабных, несправедливых террористических войн, в которых погибли десятки тысяч людей. Он ведет беспощадную войну против российского гражданского общества. Войну на уничтожение его прав и свобод, на уничтожение любых демократических механизмов. И вот сейчас он просто напомнил общественности, что действуют законы военного времени.

Что? Вы в равной мере осуждаете насилие с обеих сторон и в равной мере сочувствуете жертвам с обеих сторон? Так это и значит, что вы сочувствуете нашему вооруженному противнику. Или подталкиваете к такому сочувствию других, формируя его образ, вызывающий сочувствие. И поступать мы с вами будем как с врагами.

Действительно, идет война, виновник которой очевиден. Это путинское государство. Именно оно - "агрессор". И нет никаких оснований надеяться увещеваниями склонить его к поискам мира. Оно будет вести войну до полного подчинения ему противника. В этих условиях позиция равного осуждения насилия с обеих сторон не просто морально уязвима, ибо уравнивает палача и жертву. Это заведомо слабая позиция. В этой войне приходится выбирать чью-то сторону. Это не значит одобрять все, что делает та сторона, на которую ты становишься. Это не значит, что нельзя распространять сочувствие и на врага тоже. Но равного сочувствия обеим сторонам на войне быть не может. "Своим" сочувствуешь всегда больше. Главная слабость нашей общественности, на мой взгляд, состоит в том, что ей недостает внутреннего осознания: идет война, и государство в этой войне - враг.

Это ни в коей мере не защищает нашу общественность от государства. Провести четкую юридическую границу между обсуждением причин терроризма и сочувствием террористу действительно невозможно. Пытаться выиграть спор с нынешним государством на его "юридическом поле" - вообще дело безнадежное. Но гораздо хуже, что с такой слабой позицией общественность проигрывает государству в моральном споре.

Я не призываю общественность защищать терроризм. Это я могу взять на себя. Я лишь хочу обратить внимание на то, что если ты ставишь вопрос о том, право ли государство в своем противостоянии с террористом, ты в принципе допускаешь возможность ответа: прав террорист. И если ты настаиваешь на своем праве ставить вопросы о правоте государства, ты должен признавать и право отвечать, что прав террорист.

Не существует универсального способа относиться ко всем конкретным случаям ответного политического насилия. Невозможно одобрять взрывы в метро. Но невозможно не одобрять попытку полковника Штауфенберга без суда и следствия лишить жизни Гитлера. Если бы она удалась, война могла быть закончена на несколько месяцев раньше. Цена вопроса - несколько миллионов жизней. Хотя Гитлер тоже человек. Возможно, что даже не хуже генерала Шаманова.

В любом случае есть право на сопротивление тирании. На восстание против тирании. На ведение партизанской войны против оккупантов. На убийство палача и изувера. Есть также право на сочувствие и симпатию к тем, кто восстает против тирании. К тем, кто убивает тирана. Есть право на публичное выражение этого сочувствия и этой симпатии. Публичное выражение сочувствия и симпатии поднявшим оружие против тирании - это тоже способ сопротивления тирании. И это право следует отстаивать.