Приближение Рождества и святок заставляет вспомнить жанр святочного рассказа с его особым и содержанием, и настроением. Хотя давным-давно традиция его пресеклась (только в конце 80-х начали вдруг в конце декабря и в январе перепечатывать давние рассказы), но и в советское время более или менее образованные (или, как любили тогда говорить, - грамотные) люди все-таки понимали, о чем речь, когда слышали: "Ну, это совершенно святочная история!"

Святочная или рождественская - это более или менее слилось. Но, поясняют специально исследовавшие проблему, святочные истории, связанные с очень давней традицией святок, наполнялись чудесным, страшным, забавным, веселым, сверхъестественным, необъяснимым. А Рождество долгое время было праздником только церковным, в дома не попадало; рождественскую елку в домах начали ставить лишь во второй половине ХIХ века, а до этого была она лишь в домах петербургских немцев...

Но в России все прививается медленно, а зато потом становится совершенно своим (хоть порой и слишком уж своим, переиначивающим первоисточник до неузнаваемости, но сейчас не до этого). К началу ХХ века Рождество без елки уже немыслимо. "Из года в год, сколько помнили себя Турбины, - читаем у Булгакова в "Белой гвардии", - лампадки зажигались у них двадцать четвертого декабря в сумерки, а вечером дробящимися теплыми огнями зажигались в гостиной зеленые еловые ветви".

И рождественский - он же святочный - рассказ укореняется одновременно с елкой и становится непременной частью газетного листа в двадцатых числах декабря - вроде бы, как полагают знатоки, начиная с повести Григоровича "Зимний вечер" (1853). И главными в рождественском рассказе становятся уже не привидения, не оборотни, не встречи с нечистой силой, а трогательные истории о детях, взывающие к сочувствию к ним.

Поскольку Младенец Иисус родился, чтобы быть защитником обездоленных, и в первую очередь - обездоленных детей, то рождественский рассказ и взывал к состраданию по большей части именно к сироте, к подкидышу - к ребенку, лишенному волею судеб семьи и, по рождественскому канону, ее обретающему.

Такова и повесть Григоровича. В бедной семье рождается пятый ребенок. Заработков никаких, с квартиры гонят - платить за нее нечем. Ну и, конечно, все это на фоне пронизывающего декабрьского петербургского холода. "Страшно холодно! Такого холодного вечера не было еще, кажется, во всю зиму. Закутайтесь плотнее в шубу (этакая, право, отличная выдумка, эти шубы!), закутайтесь плотнее и ускорим шаг". Но не на всех шубы в этот холодный вечер: "...Вот приближается он к фонарю. Он не один, однако ж; с ним мальчик. Жалкие фигуры!" Мальчик одет плохо. А "в этом переулке ветер, не заслоненный высокими домами и толпою, свирепеет без милосердия! Холодно, ух как холодно! Спутник мальчика тоже, кажется, не может похвастать гардеробом". Но мальчик-то "вовсе дрожит от стужи и грозит превратиться в ледяную сосульку". И его спутник "снял с себя какое-то подобие шерстяного шарфа... и плотно обвернул им шею мальчика, который во все время, как продолжалась эта церемония, перескакивал с ноги на ногу и дул в маленькие кулаки свои".

Все истирается, изнашивается, широко тиражируясь, и через полвека, в 1910-е годы, уже теряет литературный смысл. В 1924 году Зощенко, вспомнив дооктябрьскую старину, пишет пародию на святочный рассказ 1913 года: грабитель Васька Хрящ вылезает из-под кровати, раскаявшись и решив "предаться в руки правосудия".
-Ах! - сказала графиня по-французски, падая без чувств.
- В чем дело? - воскликнул барон, наставляя на Ваську пистолет с пулями.
- Вяжите меня! - хрипло сказал Васька, зарыдав от счастья.
А там, вдали, за окном плакал чей-то полузамерзший труп ребенка, прижимаясь к окну".

Но вернемся к повести Григоровича - она-то была в середине ХIХ века новацией. Несчастный отец решает тайком от матери подкинуть новорожденного богатому доктору - и посылает с этим поручением дедушку. Дедушка убивается, но несет внука и оставляет на крыльце. Тут его хватают, ведут к доктору. Доктор выясняет в разговоре, какое это бедное, но честное семейство и задумывает некий трюк. Ему накануне уж подкинули одного ребенка - так он теперь навязывает его старику вместе с его неудачно подкинутым внуком, уверяя, что они же подкинули и того тоже... Убитый старик плетется с двумя младенцами домой (главка и названа - "Неожиданная прибыль"). Его путь следят гонцы доктора. Мать новорожденного, услышав, что другого младенца им подкинули (версия несчастного дедушки), ведет себя, так сказать, неадекватно их жуткой ситуации: "...Не бросить же его на улицу, стало, так Господу Богу угодно...будет жить с нами, если Господь даст ему здоровья, - сказала Маша".

В общем, и их ребенок остается в родной семье, и подкидыш обретает семью. Тут и появляется доктор. Дает им денег заплатить за квартиру, на дрова, на еду, а затем вынимает некое письмо и читает вслух: "В письме значилось, что ребенок, подкинутый такого-то числа декабря доктору такому-то, принадлежит богатым родителям, которых обстоятельства заставляют на время скрываться; далее объяснялось, что на имя ребенка положен капитал в Опекунский Совет и что проценты с этого капитала, тысячу рублей в год, предоставляется получать тем, кто будет заботиться о сохранении ребенка в добром здравии". Тут доктор обращается к главе семьи, Яше Жилетникову (тому самому, кто отдал шарф - помните? - одному из своих детей): "...Вас, собственно, я уже давно знаю за честного, доброго человека... Я рассудил отдать на ваше попечение ребенка и предоставляю вам пользоваться его доходами. Что вы об этом скажете?" Предоставляю вам самим судить о впечатлении, какое произвели слова доктора на семейство Яши Жилетникова".

...Спустя полтораста лет, 25 декабря 2005 года, среди новостей дня появилось сообщение, что новый губернатор Калининградской области вроде бы предполагает начать эксперимент (все у нас в России на стадии эксперимента - герои рассказа Григоровича эксперимент, казалось бы, давно провели и результаты получили) по расселению интернатов. "Ребенок должен расти в семье, только тогда он станет здоровым человеком , - объявил губернатор. Не согласиться невозможно. В интернатах области (видимо, подразумеваются и дома ребенка, и детдома) проживают более двух тысяч детей. "Начнем с двух интернатов и расселим в семьи около 100 человек". На каждого ребенка при этом будет выплачиваться по 7 тысяч рублей в месяц и еще зарплата одному из родителей.

Сколько найдется в чиновничьей среде желающих помешать "эксперименту" - ясно заранее. Одна авторитетная газета помогала материально одной такой семье с взятыми из детдома детьми в подмосковном Рогачеве. Явилась комиссия, детей увезла - тесно, говорят, им в этом доме. Развезла по детдомам - там просторно... Представляете состояние детей? Про опекунов уж не говорю. Сейчас газета борется - пока безуспешно - за возвращение детей в семью. А почему такие ужасы-то, спросите вы? Да - почему вот две женщины-депутатки с горящими нехорошим блеском глазами все силы кладут, чтобы остановить иностранное усыновление? Разве не знают они, что делают? Прекрасно знают. Знают они и то, что, как говорили в беседе на эту тему на "Эхе Москвы" две совсем совсем других женщины - Светлана Сорокина и Татьяна Толстая - только 5 процентов россиян теоретически допускают возможность взять в свою семью чужого ребенка, а при этом 56 процентов (уж такие мы, россияне!) выступают за запрет на иностранное усыновление. И то, что "если прекращается иностранное усыновление, автоматом наше усыновление не увеличивается..."

Все всё знают. Нет такой женщины, которая не знала бы, что ребенок должен жить в семье. И что первый год жизни - самый важный в жизни человека, в развитии его личности. Весь этот год мать говорит с ним, бессловесным, а молодые отцы порой посмеиваются - "ведь он же ничего не понимает!" Но врожденный инстинкт подсказывает матери ее действия правильно. И потому, когда ребенок начинает говорить, выясняется, что он уже знает не только слова - это четверть дела! - а код родного (недаром он имеет официальное название "материнский") языка и правильно связывает род, число, падеж, время и вид глагола...

Сегодня, в Сочельник, мы должны вспомнить, что все мы, люди России, - компрачикосы. Таковы факты - не пустая риторика. Они в средние века, как помните, воровали детей и - помещали их в кувшины. Маленькие дети росли, и кости их искривлялись в соответствии с формой кувшина. Вырастали уродцы-карлики, с которыми потом их владельцы выступали в балаганах, зарабатывая деньги.

Кто-то сегодня готовится к Рождеству, кто-то просто наслаждается каникулярным временем, а в это время десятки тысяч детей с каждым часом теряют - навсегда! - возможность стать полноценной личностью. Все мы - без преувеличения, - соучастники преступления. Причем ежедневно и ежечасно, пока существуют у нас Дома ребенка, давно не существующие в цивилизованных странах. (Справка: в Израиле очередь на усыновление ребенка из любой страны, любого цвета кожи и конфессии - 6 лет).

Все мы знаем эффект Маугли - год в лесу навсегда выбивает ребенка из человеческого общества. Дом ребенка - не лес, воспитатели порой из последних сил стараются дать ребенку все, что возможно. Но не могут, не могут они заменить семью. А причины противодействия (оно в высшей степени активно и бесперебойно - здесь как раз взаимодействие разных структур хорошо налажено) патронату, семейным детским домам, иностранному усыновлению - просты и ужасны. Первая и, увы, главная - сохранить раритетность иностранного усыновления, чтоб каждого ребенка добывали, выбиваясь из сил, и цена его, соответственно ситуации, не падала ниже 22 тысяч долларов (а отечественные опекуны тоже понижают эту сумму - понятно?) Вторая - проговорился о ней в прошлом году, уничтожая в своей области налаженное иностранное усыновление, смоленский чиновник: "А кто же нам пенсии зарабатывать будет?" Выбран самый подлый путь сохранения в стране рабочих рук - пусть будут хоть дебилы, ими еще проще манипулировать - лишь бы гайки могли закручивать.

А все могло - и может еще! - быть иначе. В прошлом году мне удалось образовать церковно-общественное движение "Каждому ребенку - семью!" Суть его была выражена так: "Считая право ребенка на полноценную семью преимущественным, полагая, что никто не обеспечит этого права лучше тех, кто с любовью и ответственностью примет ребенка в свою семью, - в каком бы месте Земли эта семья ни находилась..." Но Дума наша хочет быть святее православной церкви и по-прежнему готова играть жизнью и личностью детей ради - не постесняюсь этого слова - грязных целей. Потому что не может быть чистым препятствование ребенку войти в семью и развиваться полноценно.

Примерно 250-280 тысяч детей в России могли бы (по готовности документации) быть усыновлены хоть сегодня. Все эти дети живут - точнее, прозябают - в богатой стране, которая давно уже на смех всему миру не знает, как распорядиться потоком нефтяных денег. Вопрос стоит опять-таки просто и ужасно - куда их вложить, чтоб не разворовали? Не смех, конечно, а срамотища на весь мир. Но дело, то есть репутацию России, поправить можно.

Да вот - давно же известен рецепт. Раздать детей по семьям, добрым людям, имеющим или не имеющим своих детей. И взять из этого нашего заклятого дурным заклятием стабилизационного фонда деньги и положить капитал на имя ребенка. А проценты с капитала, как давно за нас придумал Григорович, "предоставляется получать тем, кто будет заботиться о сохранении ребенка в добром здравии". Но не нищенские проценты, а - немалые. Есть на это средства, есть.

Идти дальше. Разработать программу того же самого для родивших первого, второго и третьего ребенка. Именно вклад ("капитал") на его имя до совершеннолетия - с процентами родителям до того времени.

А главное - понять, наконец, насколько важнее высокоумных рассуждений (сколько же бумаги потрачено; а про Интернет и говорить нечего) про то, какой великий смысл в том, что того-то сделали вице-премьером, а этого - наоборот, - иное: поставить наконец великую национальную задачу - в течение 5-6 лет найти семью каждому ребенку России. Скажите же - и те, кто имеет детей, и кто их не имеет, - что может быть важнее?

Так почему мы медлим? Почему не решаем то, что в наших силах решить? До каких времен откладываем?

С наступающим Рождеством!