В 1997 году Борис Ельцин вручал Отто Лацису премию президента Российской Федерации - как лучшему журналисту года. Невидимым фоном было памятное обоим обстоятельство - за год с лишним до этого Отто Лацис вышел из Президентского совета, объяснив президенту в открытом письме, что делает это в знак протеста против его политики в Чечне. А Ельцин в личном письме написал, кажется, что считает его шаг поспешным.

И вот они стоят перед телекамерами друг против друга. Помню, президент говорит - со своей всем памятной медлительностью, - что вот, мол, вы нас, конечно, критикуете, но что поделаешь, такая уж ваша работа и таков наш удел... А Отто Рудольфович отвечает - да, мы, журналисты, и я в том числе, вас критикуем и будем критиковать. Но считаю необходимым сказать - не знаю ни одного случая, чтоб волос упал с головы того журналиста, который вас критикует.

Хоть кто-нибудь вспомнил с тех пор про это качество Ельцина, честно отмеченное благородным Отто Лацисом? Два достойных образца забытого мужского поведения и порядочности.

Горюем сегодня, прощаясь с безукоризненно честным человеком - качество, к нашему стыду, день ото дня все возрастающее и возрастающее в цене, - и благодаря его за сделанное для всех нас.

Книга Лациса "Тщательно спланированное самоубийство" издана была в 2001 году в количестве 2000 экземпляров - то есть для его заведомых единомышленников (столько-то, надеюсь, нас наберется). А нужно бы, на мой взгляд, не меньше 50 тысяч. Потому что Лацис, один из очень, очень немногих, сумел просто, для всех грамотных понятно объяснить, что такое была советская власть, почему она сама себя в конце концов прикончила и почему иначе и быть не могло.

В этой книге - разные этапы постепенного поумнения и изначально неглупых, но умственно заторможеннных вязкостью советской жизни людей. "...Бились за экономическую реформу, не переставая думать и гадать в своем кругу: возможно ли что-нибудь изменить, не меняя существующий политический строй? Из нашей компании один Вася Селюнин всегда твердо говорил, что невозможно. Остальные надеялись: а вдруг получится? 21 августа 1968 года разом поставило все на свои места. Танки прогрохотали по пражской мостовой: Селюнин прав".

Но я перескажу и процитирую только один - биографический, семейный - эпизод из этой замечательной, так и не прочитанной теми, кому она на самом деле была адресована, книги. В нем хорошо видны опорные, несущие конструкции советской жизни, сегодня поразительным образом забытые. Для этого придется погрузиться в неблизкие мне, но замечательно изложенные автором обстоятельства жизни правящей партии.

Лацис рассказывает, как его отец, участник войны, раненый, пролежавший два года в больницах с туберкулезом и потерявший после операции одно легкое, получил в свое время, как инвалид войны, билет на заготовку леса - разрешено было валить деревья, посеченные артиллерией. И стал своими руками строить дом (жилищные условия были у семьи весьма плохи). Через несколько лет, в 1960-м, на очередном пленуме ЦК компартии Латвии главный идеолог республики делал доклад, посвященный борьбе с частнособственническими проявлениями. Он возмущался "желанием некоторых граждан иметь собственный автомобиль, собственную стиральную машину, а вокруг сада - забор". В газетном тексте доклада следовали три персональных примера неправильного поведения - в частности, автор обличал "старшего редактора Латгосиздата Рудольфа Лациса, который построил себе дом площадью около ста квадратных метров с гаражом, пивным залом и колодцем. Упоминаний о нарушении закона при этом не было".

Отто Лацис поясняет: пивного зала не было, "хотя я не видел ничего худого в пивных залах. Гараж был, хотя в семье никогда не водилось автомобиля" - отец, "которому уже нелегко бывало дойти до станции электрички, мечтал когда-нибудь автомобилем обзавестись (это ему так и не удалось). Колодец, конечно, был, но упоминание этого факта в осуждающем контексте представлялось уж совсем загадочным".

Закон запрещал строить частный дом жилой площадью более 60 кв.м - независимо от числа членов семьи! Отец Лациса "постарался сделать побольше подсобных помещений, которые не включались в жилую площадь, и законной нормы не превысил. Владельцам коттеджей наших дней наверняка показалось бы смешным предположение, что можно считать большим такой дом".

Однако Лацису-старшему "поставили на вид увлечение частнособственническими тенденциями". Это у партийных даже не считалось взысканием. Но Рудольф Лацис сам ухудшил свое положение, начав доискиваться логики. На разбирательстве в комиссии партийного контроля (она надзирала за поведением коммунистов) на упрек председателя комиссии, "прославившегося в партийных кругах тем, что, не удовлетворившись имевшейся шестикомнатной квартирой, соединил с ней соседнюю и жил в одиннадцатикомнатной", Лацис-старший сказал ему: "Но у тебя же тоже есть дача, и побольше моей". На что тот ему разъяснил - "его дача является государственной, это совсем другое дело. Отец не мог понять, почему пользоваться дачей за счет государства более нравственно, чем за свой счет". (Нам же, читающим эти строки, становится понятней, как в семье убежденного, видимо, коммуниста сформировалась замечательная личность Отто Лациса: мы видим идейность в ее чистом, не приблатненном партийной практикой, виде).

В ответ на кощунственные речи на старшего Лациса стал кричать незнакомый член комиссии в форме морского офицера. "Моряк наверняка был участником Великой Отечественной, но отец был, кроме того, участником испанской войны да еще имел десять лет подпольного стажа, а потому не усомнился в своем праве кричать в ответ. Вышел он с заседания исключенным из партии".

И дальше Отто Лацис пробует объяснить "постсоветскому человеку" смысл всего события. Почему трудолюбивый латыш, желающий пожить под конец жизни в своем доме, построенном своими руками, так задел сотоварищей по партии - обладателей государственных дач?

"Формально не имея никакой частной собственности, партийные вожди реально владели всем достоянием страны. Их право распоряжаться всем этим достоянием, право решать, кому дать государственную квартиру, кому - государственную дачу, кому предоставить очередь на покупку автомобиля, кому - путевку на курорт, а тем паче - в загранпоездку, кому выдать ордер на импортный мебельный гарнитур, а кому - заказ на колбасу, - все это и было средоточием их власти". И тот, кто ничего у них не просил, продолжает Лацис, а готов был, как его отец, "всё оплатить сам, всё построить сам, наивно полагая, что он облегчает их государственное бремя дележа дефицитных благ, - каждый такой человек не облегчал их труд, а угрожал самим устоям их власти. Ибо право распределять и было самой сущностью этой власти"(курсив здесь и дальше наш).

Вот и все, и больше ничего. Вот в чем была сущность советской власти - а не в заботах о сирых и убогих, во что почему-то нынче многие задним числом уверовали.

"Человек, построивший свой дом, становился личным врагом партноменклатуры по определению. Если же он к тому же покупал автомобиль и сам решал куда ехать - он становился особо опасным врагом. Все это я видел вокруг себя каждый день. Видел - не видел, потому что я в этом мире родился и вырос и не представлял себе иного..."

О разрушительном влиянии на экономику государственной регламентации, констатировал автор книги, написано много. Но никто не показал еще с нужной полнотой "одно из самых поразительных явлений советской действительности: регламентацию личного потребления, которая низводила наши общественные отношения до форм феодальных, если не хуже". Он восполнял этот пробел.

Экономист Отто Лацис ответственно заверял нас, что только наивный человек мог подумать, будто "громоздкая и пронизанная своекорыстием и неравноправием система распределения была вызвана исключительно дефицитностью материальных благ - ничего подобного". Ну, еще кое-как можно, пожалуй, дефицитом обосновать ограничение размера частных домов - "но как объяснить, к примеру, запрет владельцам садовых домиков в садово-огородных кооперативах иметь печки для обогрева? Чем оправдать строгое ограничение высоты подвала от пола до потолка в тех же домиках? В этих подвалах буквально, в прямом физическом смысле заставляли сгибать спину перед волей власти: подвал в полный рост человека запрещался. По своей сущности такой запрет ничем не отличался от запрета строить дома выше королевского дворца в средневековых европейских столицах".

Никогда не сомневалась в наличии этой именно идеи у советской власти - согни спину, быдло! Пролетарское, рабоче-крестьянское, колхозное, армейское, профессорское - всякое - согнись пред властью!

...Не только в подвале - как известно, была точно определенная планка высоты дачного дома - "хозблока" (комната и кухня). Когда в 1984-м году Союз писателей дал нам с Александром Чудаковым шесть соток земли (единственное, что мы взяли у государства, - ни одного метра жилья не брали никогда, всю жизнь работали на свою кооперативную, за свои деньги купленную площадь) в дачном кооперативе в Истринском районе (на этих сотках болотистой почвы мой муж, прежде чем строить, выкорчевал за следующее лето более двухсот пней и навозил в болото десятки машин песку), то на чердаке построенного "хозблока", где мы сделали стеллажи для журналов "Вопросы языкознания" и "Новый мир" за давние годы, высоту до стрехи пришлось делать 178 см - при росте хозяина 188 см. Иначе, говорили знатоки советского закона и узуса, приедут и сломают. Пятнадцать лет ходил хозяин по своему чердаку согнувшись - пока в прошлое лето мы не перестроили его, подняв потолок в рост человека...

Вся деятельность Отто Лациса на то была направлена, чтобы захотелось наконец его соотечественникам разогнуться в полный рост.

Далеко не все захотели. Может, еще прочтут его и захотят?