Какой-то неумолимый рок висит в России над порядочными людьми.

Два года назад, в десятую годовщину гибели Галины Старовойтовой, умер Борис Федоров.

Я познакомился с ним в июне 1992 года, когда он прилетел в Москву, получив срочный вызов из Кремля. Тогда встал вопрос о замене руководителя Банка России Георгия Матюхина, назначенного на этот пост еще в 1990 году, но не соответствовавшего, по мнению Егора Гайдара, новым требованиям. Всем участникам происходивших тогда в правительстве обсуждений казалось, что кадровое решение предрешено. Очевидным кандидатом выглядел Борис Федоров - молодой, грамотный, энергичный экономист, уже имевший, несмотря на возраст, серьезный профессиональный и политический опыт. К тому времени у Федорова был уникальный послужной список - он успел потрудиться в Госбанке СССР, Институте мировой экономики и международных отношений Академии наук, экономическом отделе ЦК КПСС, в российском правительстве Ивана Силаева, в Европейском банке реконструкции и развития в Лондоне, во Всемирном банке в Вашингтоне. Федоров уже успел проявить себя в качестве одного из самых ярких российских реформаторов, стать одним из авторов программы "500 дней", автором первого закона о российском Центральном банке и англо-русского словаря валютно-кредитных терминов. Летом 1990 года Борис Ельцин назначил Федорова министром финансов - первым после провозглашения Россией государственного суверенитета. И хотя через несколько месяцев Федоров ушел в отставку, Ельцин сохранил к нему особое отношение.

Однако осуществить свое намерение в июле 1992 года президенту не удалось. Против назначения Федорова председателем Центробанка выступил только что ставший и.о. премьера Егор Гайдар. Несмотря на то, что преимущества Федорова были очевидны (а может быть, именно поэтому), Гайдар встал насмерть: ни за что. Вместо Бориса Федорова Гайдар настоял на назначении руководителем Центробанка Виктора Геращенко - многолетнего управляющего совзагранбанками в Лондоне, Бейруте, Франкфурте-на-Майне, Сингапуре, одного из организаторов конфискационной денежной реформы января 1991 года, одного из главных виновников советской экономической катастрофы и исчезновения валютных резервов СССР, бывшего руководителя Внешторгбанка и Госбанка СССР. На момент увольнения Геращенко из Госбанка валютные резервы Советского Союза составляли всего 16 млн долларов. Масштабы шока от июльского указа Ельцина о назначении Геращенко на пост руководителя Центробанка описать не берусь.

Борис Федоров вернулся в российское правительство лишь в декабре 1992-го - сразу после отставки Гайдара. Тогда он стал вице-премьером, а в марте следующего года еще и министром финансов. Главным экономическим результатом деятельности гайдаровского правительства и самой большой угрозой для страны тогда была инфляция, державшаяся на уровне 25% в месяц. На рубеже 1992 и 1993 годов в течение двух недель в ежемесячном измерении она достигла уже 50% - Россия неумолимо приближалась к рубежу гиперинфляции.

Своей главной задачей Федоров поставил подавление инфляции и достижение в течение года финансовой стабилизации. В первый же день новой работы в присутствии ближайших коллег он набросал план первоочередных действий и немедленно приступил к его выполнению.

В течение последующих месяцев он проявил незаурядные качества блестящего экономиста, государственного руководителя, решительного реформатора - умение охватить макроэкономическую картину в целом, выявить в ней самые острые проблемы, предложить неожиданные решения. Он просто фонтанировал идеями, излучал неуемную энергию, демонстрировал фантастическую работоспособность и совершенно железную неспособность отступать и сдаваться.

Федоров бился за каждую бюджетную копейку, сокращая неэффективные расходы, срезая субсидии, отменяя льготы. На него давили промышленники, аграрии, угольщики, сахарные лоббисты, импортеры. Давили из правительства, из Верховного Совета, из администрации президента. Его просили, умоляли, пытались купить, ему угрожали. Для обеспечения финансовой стабилизации он пользовался любой политической возможностью - и результатами апрельского референдума, и июльской денежной реформой, и октябрьской победой над сторонниками Верховного Совета. Федоров сражался как былинный богатырь, последовательно отрубая головы инфляционному дракону. Он отстаивал свою позицию, убеждал, приводил аргументы, взывал к разуму и совести, уговаривал, ругался, наступал, совершал маневры, формировал союзы, изворачивался, скрывался, уходил в несознанку, притворялся больным, болел по-настоящему.

И продолжал делать свое дело.

Наряду с финансовой стабилизацией и в ее рамках Борис Федоров провел ликвидацию субсидий на импорт и на сахар, радикально сократил субсидии угольной отрасли, уменьшил кредиты странам рублевой зоны, добился повышения процентных ставок Центробанком и Сбербанком, включил полтора десятков внебюджетных фондов в госбюджет, прекратил предоставление субсидированных займов, установил жесткие лимиты на предоставление правительственных кредитов, отменил обязательную продажу экспортерами валютной выручки, провел либерализацию цен на зерно и хлеб, начал неинфляционное финансирование бюджетного дефицита - всего и не упомнишь. При этом он, работавший по 12-14 часов в сутки, любил, ехидно прищурившись, начинать деловые совещания веселой присказкой: "Ну, так сколько можно отдыхать? Когда наконец реформы будем делать?"

В июле 1993 года Геращенко, будучи руководителем Центробанка, провел новую конфискационную денежную реформу, нанесшую мощнейший экономический и моральный удар по всему, что делал Федоров. Причем с почти нескрываемым расчетом на ожидавшиеся политические последствия. В день объявления денежной реформы Федорова не было в Москве - он был в отпуске за рубежом. Узнав о событии, он гнал машину несколько сот миль до ближайшего аэропорта, чтобы первым же самолетом вылететь в Москву. А прилетев, тут же созвал пресс-конференцию, которую при небывалом стечении журналистов, не вполне понимавших, что произошло, начал с ясной и емкой фразы: "Виновным в денежной реформе является только и исключительно Виктор Владимирович Геращенко!" Потом подождал немного и продолжил: "Для тех, кто не услышал, повторяю еще раз: Виктор Владимирович Геращенко!" Выждал паузу и произнес снова: "Для тех, кто не расслышал или не понял, повторяю еще раз: Виктор Владимирович Геращенко!"

Политических союзников у Федорова было немного. Часть гайдаровской команды покинула исполнительную власть, когда пришел Черномырдин. Оставшийся в правительстве Анатолий Чубайс осторожно устранился от совместных с Федоровым действий. Федоров не имел от Ельцина и доли той поддержки, какую получал от него Гайдар. В силу принципиальной политики, проводившейся Федоровым, он почти все время находился в конфликтах - и с делегатом сельскохозяйственного лобби Заверюхой, и с представителем промышленников Хижой, и с первым вице-премьером Лобовым, и с руководителем Центробанка Геращенко, и с Верховным Советом, и с руководителем правительства Черномырдиным, и с окружением президента Ельцина.

Несмотря на отсутствие союзников, несмотря на существенно меньший объем административных ресурсов, несмотря на отсутствие политического прикрытия со стороны Ельцина, несмотря на то, что Федоров был в непрекращающихся конфликтах на многих фронтах, несмотря на то, что по многим вопросам он оказывался по сути один, несмотря на то, что срок его пребывания в правительстве оказался короче, чем у Гайдара, - несмотря на все это, он добился результатов, несопоставимых с гайдаровскими. Если Гайдар с июня 1992 года исполнял обязанности премьер-министра, а фактически был таковым еще с апреля, то Федоров ни премьером, ни и.о. премьера никогда не был. Он не был даже первым вице-премьером. Поначалу Федоров был лишь "простым" вице-премьером, причем "без портфеля", и лишь в конце марта 1993 года стал министром финансов.

Контраст между двумя экономистами во власти стал особенно наглядным осенью 1993 года, когда в течение почти четырех месяцев они одновременно работали в правительстве. В сентябре Ельцин вернул Гайдара в исполнительную власть на должность первого вице-премьера - более высокую, чем федоровский пост "простого" вице-премьера. К тому времени беспрерывная борьба за финансовую стабилизацию сильно измотала Федорова, и он с нескрываемым облегчением воспринял весть о возвращении Гайдара. "Наконец будет хоть какое-то прикрытие. Теперь вместе с Гайдаром и Чубайсом мы все сможем сделать", - услышал я от него. Но довольно скоро его отношение радикально изменилось. Через некоторое время он чуть ли не зубами скрежетал от разочарования и боли. "Без Гайдара было тяжело, а с Гайдаром еще хуже. От него и Чубайса только вред", - говорил он.

Вскоре жизнь разъяснила мне, что именно имел в виду Федоров. Через несколько дней я оказался в кабинете Гайдара на Старой площади. Во время разговора дверь открылась и в кабинет с папкой документов вошел один из ближайших помощников Гайдара. Тот оторвался от нашего разговора, подошел к своему столу, просмотрел принесенные бумаги и подписал их. Из короткого обмена репликами с помощником стало ясно, что в документах речь шла о выделении просителям бюджетных средств. Отработанность и будничность действий обоих говорила о многократной повторяемости, совершенной рутинности происходившего на моих глазах. Помощник забрал документы и ушел. И лишь тогда, повернувшись ко мне и, похоже, вспомнив, что у меня, ставшего невольным свидетелем происшедшего, были неплохие отношения с Федоровым, Гайдар попросил: "Да, Андрей, не говори, пожалуйста, об этом Борису".

Почти пять лет спустя на подобную же просьбу Гайдара - не говорить журналистам о предстоящей девальвации - я ответил отказом. Но тогда, в ноябре 1993-го, это происходило в первый раз, и я сидел совершенно ошеломленный, своими глазами увидевший, как непринужденно раздаются государственные средства. Это была зримая иллюстрация собственного рассказа Гайдара, услышанного мною восемью месяцами ранее, - о том, как он принимает расходные решения.

Дело происходило через несколько месяцев после первой отставки Гайдара, на одном из последних полуофициальных семинаров московско-ленинградской группы экономистов в санатории "Белые ночи" под Петербургом. Естественно, разговор зашел об уроках "хождения во власть", о том, что не было сделано, о допущенных ошибках и провалах. На заданный ему вопрос - почему же после стольких обсуждений, при понимании исключительной важности максимально быстрой финансовой стабилизации он не стал проводить жесткую бюджетную и денежную политику, а вместо нее им была развязана инфляционная волна? - Гайдар ответил так: "Если к вам приходит один лоббист и просит денег, вы можете ему отказать. Если к вам приходят второй, третий, пятый лоббист, вы им тоже можете отказать. Но когда к вам приходят пятнадцатый и ­двадцатый, вы отказать не можете и даете им денег".

Легкость, с какой Гайдар своими действиями и рассказом о них опровергал то, что неоднократно публично провозглашал и во что, казалось, верил сам, уверенная беззаботность, с какой он об этом повествовал, ошеломляли. Безостановочный поток правительственных постановлений, распоряжений, поручений, раздававших государственные средства, а также сухие данные статистики, свидетельствовавшие о развертывавшейся бюджетной катастрофе и надвигавшемся денежном цунами, и раньше убедительно говорили сами за себя. Однако до того вечера мне трудно было поверить, что их главным автором являлся не кто иной, как сам Гайдар, и что этот процесс, самоубийственный как для всего реформаторского проекта, так и лично для него, происходил столь банально.

Мое тогдашнее потрясение было сильнее, чем то, что я испытал, когда Черномырдин забирал у меня просительное письмо от начальника Ульяновского авиаотряда. Оно было сильнее отвращения, которое я почувствовал, когда на моих глазах передавали взятку сотруднику квасовского аппарата. Оно было сильнее брезгливости, охватившей меня при виде того, как привозили в подарок Черномырдину дорогие охотничьи ружья. Причина моего потрясения была одна - Гайдар. Такого от него я не ожидал. Я просто не мог себе этого представить. Тогда я лишь еле слышно ответил ему: "Да, конечно".

В 1993 году я выполнил просьбу Гайдара. Я ничего не сказал Борису Федорову о том, как за его спиной человек, которому он доверял, на помощь и защиту которого в общем деле он так надеялся, должностной уровень и политический вес которого был выше, чем у него, столь легко и беззаботно уничтожает результаты его, Федорова, труда, добытые им в такой жестокой борьбе, дававшиеся ему такой болью, стоившие ему такой крови. Впрочем, Борису Федорову не надо было об этом говорить. О главном он знал сам.

Действия Гайдара и Федорова в 1992-1993 годах вели к разным результатам: первые - к финансовой дестабилизации, вторые - к финансовой стабилизации. Если в 1992 году Гайдар увеличил долю государственных расходов в ВВП примерно на 14 процентных пунктов, то в 1993 году Федоров их сократил почти на 20 процентов ВВП. Если Гайдар увеличил дефицит бюджета примерно на 8 процентов ВВП, то Федоров сократил его примерно на 12 процентных пунктов. Если Гайдар увеличил налоговое бремя на российскую экономику, то Федоров его снизил.

Неспособность Федорова сдаваться, его удивительная твердость и невероятная изобретательность в достижении своей цели постепенно стали приносить результаты. Проведя самую радикальную за последние шесть десятилетий бюджетную реформу, Федоров обеспечил основной костяк бюджетной и макроэкономической стабилизации, окончательно наступившей тогда, когда его уже не было во власти.

За год во власти Федоров совершил невероятное: сократив государственные расходы почти на 20% ВВП, он почти полностью ликвидировал чудовищный развал государственных финансов, вызванный банкротством СССР в 1991 году и политикой гайдаровского правительства в 1992 году. Бюджетный дефицит был сокращен до 10% ВВП, что вернуло его не только на догайдаровский, но и на допавловский уровень.

Темпы денежной эмиссии стали постепенно снижаться, а за ними - с увеличившимся временным лагом - и темпы инфляции. В декабре 1993 года месячная инфляция снизилась до 13%. За сезонным скачком в январе 1994-го на 18% она опустилась до 11% в феврале, а затем в течение почти всего года уже не выходила за десятипроцентную отметку. Но увидеть плоды трудов своих Федоров смог уже только со стороны. Ненавидевший Федорова Черномырдин выдавил его из правительства, и 20 января 1994 года главный автор российской финансовой стабилизации был вынужден уйти в отставку.

То, что Федорову удалось совершить в 1993 году, вообще говоря, немыслимо не только для одного человека, но и для целого правительства, пользующегося значительной политической поддержкой. Но Федоров смог это сделать фактически в одиночку.

В последующие годы Борис Федоров проявил свои незаурядные качества во многих ипостасях - политического деятеля, успешного бизнесмена, инвестора, историка, издателя. Того, что он успел сделать за эти годы, хватило бы на полноценную жизнь нескольких человек.

Федоров много лет серьезно интересовался взглядами и судьбой автора российской аграрной реформы начала ХХ века Петра Аркадьевича Столыпина. По результатам своих исследований, в том числе и архивных, Борис Григорьевич написал несколько книг, а также воздвиг - чем он особенно гордился - первый в России частный памятник Столыпину.

Федоров не скрывал, что взгляды Столыпина, которые можно назвать патриотическим либерализмом, были ему весьма близки. Но поражает не столько общность взглядов двух поистине великих российских реформаторов, сколько сходство их трагических судеб.

Оба начинали важнейшие в свое время для страны реформы: один - аграрную (в конце 1906 года), другой - стабилизационную (в конце 1992 года).

Оба смогли осуществить значительную часть преобразований.

Оба не успели их завершить.

Оба проводили свои реформы практически в одиночку.

Оба были ненавидимы придворной камарильей.

Оба ушли из жизни почти в одном и том же возрасте: Столыпину было 49 лет, Федорову - 50.

И в обоих случаях проводившиеся ими реформы - независимо от непосредственных намерений их авторов - были нацелены на предотвращение неизбежных в ином случае политических потрясений. Как показали последовавшие затем события, если бы Петру Столыпину и Борису Федорову удалось своевременно и успешно завершить начатые ими реформы, то тогда, возможно, и не сложились бы условия, приведшие чуть более чем десятилетие спустя к трагическим для страны политическим переворотам - июльско-октябрьскому путчу 1917 года и июльско-октябрьскому путчу 2003 года.

В статье использованы материалы интервью, данных автором журналу "Континент" (№ 134 (2007) и № 145 (2010)).