В советские времена все выглядело вроде бы похоже, хотя и на свой лад. Это была эпоха зарождения правозащитной письменности, и если демонстрантов, выходивших на Пушкинскую или Красную площадь, насчитывались единицы, то подписанты исчислялись многими десятками. События развивались по той же самой схеме. Сперва советского разлива органы хватали самых провинившихся: писателей, рискнувших опубликоваться за рубежом, или тех же демонстрантов, поднимавших в центре столицы плакаты с невообразимыми лозунгами типа "Соблюдайте свою Конституцию!" или "Руки прочь от ЧССР!". Потом в их защиту подписывались петиции. Позже прорабатывали тех, кто ставил свою подпись. Сначала люди, не помышлявшие ни о каком диссидентстве, вступались за своих друзей, отправленных в лагеря. Потом они сами пополняли списки политзаключенных, которых в свою очередь пытались защитить родные и близкие.

Во времена нового застоя, сопровождающегося новыми репрессиями, повторяется многое. Слежка, обыски, допросы, аресты. Причем демонстрации стали явлением привычным, а письменные обращения выходят из моды. Впрочем, письма тоже пишутся, но на определенном этапе развития социума, в состоянии еще полусонном, когда ситуация кажется безнадежной, и те, кто просит отпустить, например, Ходорковского, сами не верят, что адресат способен откликнуться на такое обращение. И когда на свободу вдруг выходит Светлана Бахмина или Сергей Мохнаткин, это воспринимается как чудо.

Проснувшееся общество реагирует иначе. Не письмо висит на сайте, подписанное "горсточкой больных интеллигентов", а стотысячная толпа стоит на площади, требуя освободить узников совести. Не только родственники и соратники волнуются о судьбе Леонида Развозжаева, но, если почитать Рунет, тысячи совершенно незнакомых с ним людей. Провокатор, как бы печалясь, размышляет на страницах центральной газеты о том, что "признание" похищенного плохо скажется на судьбе его товарищей. А десятки людей, преимущественно молодых, прогуливаются по родному городу с белыми лентами и стоят возле того здания на Лубянке, с крыши которого виден Магадан, и у Лефортовской тюрьмы – с одинаковыми плакатами. И когда их забирают, возникает не только эффект ветхосоветского дежавю. Возникают иные, более сильные эффекты.

Диссиденты эпохи сравнительно бессмертного Леонида Ильича собирались жить и умереть при советской власти. Эмиграция, внешняя или внутренняя, анекдоты, тост за успех нашего безнадежного дела, типовые отчаянные судьбы – времена, которые не выбирают, казались вечными. Несогласные эпохи стареющего Штазика вечно жить при его власти не намерены. Хотя бы потому, что он заметно отстал от их жизни и даже в полете выглядит каким-то звероящером из доисторических времен. Эпоха переламывается здесь и сейчас, и главный страх заключается не в том, что здесь и сейчас будет делать с несогласными взбесившаяся власть. Страшно и непонятно, как эпоха будет переламываться.

Советская власть кончилась при попытке к бегству. От экономического развала к таинственным ленинским нормам и строю цивилизованных кооператоров. От коммунизма с магазинами, боровшимися за звание продовольственных, к социализму с так называемым человеческим лицом. От мертвой идеологии, которая достала миллионы граждан, к живому, но поначалу абсолютно бандитскому рынку.

Нынешняя власть ни о какой перестройке не помышляет. Самодовольная, закостенелая, жестокая, циничная, она внеидеологична, оттого борьбу с ней так трудно обосновать внятной положительной политической программой. Вязкое болото с хлюпающими пузырями вызывает не столько страх и ненависть, сколько гадливость, и то, что символом всероссийского протеста стала площадь с соответствующим названием, кажется совпадением неслучайным и даже зловещим. Ибо оно, это болото, повсюду, и его дыхание уже 13 лет отравляет российский воздух. Мирная, спокойная, ненасильственная революция, подобно Августовской, в этой трясине представляется почти невозможной.

Однако возможно иное: медленное осушение болота. Изменение атмосферы в стране, закачка свежего воздуха, чему способствуют одиночные пикеты и другие акции гражданского неповиновения. Эта работа грозит затянуться надолго, хотя не исключены и самые неожиданные сценарии. Включая дворцовый переворот, продиктованный неприязнью к звероящеру, или непрогнозируемый массовый всплеск общественной активности. И тут непонятно лишь, кто воспользуется плодами этой революции, поскольку люди, протестующие сегодня против репрессий и пыток, находятся пока в подавленном меньшинстве. Большинство уже не воспринимает запаха. А внутри него находится еще и путинское большинство, для которого этот пейзаж с лягушками, хоругвями и зловонной трясиной – естественная среда обитания.

Потому и новости столь однообразны – как при советской власти. Сперва сажают демонстрантов, а вслед за ними загоняют в автозаки тех, кто вышел протестовать против их ареста, и некоторых уже по второму разу. И тут еще одно важное отличие от советских доперестроечных времен: все происходит стремительно, ускоряясь день ото дня, что придает явно застойной эпохе какие-то небывало динамичные черты. Словно и впрямь грядет то, что еще никогда не случалось в нашей истории: мирная демократическая революция снизу. Немыслимая, политически ни на чем не основанная, разве что на пустых надеждах и глупых мечтаниях, но мечтать не запретишь.