Сравнительно недавно Мария Алехина поделилась с нами хорошей новостью. Лагерная администрация разрешила ей получить книгу Игоря Сутягина. Правда, фильмы Бергмана и Феллини цензура задержала, и это представлялось загадочным. Важно же понять время, в котором живем, дать эпохе имя и определение. А она не дается, эпоха.

Замучаешься пыль глотать, пытаясь сравнить времена нынешнего застоя и тогдашние. Судьбу политзеков брежневского призыва и путинского. Правила внутреннего распорядка в тех зонах и в этих.

Книга "шпиона" Сутягина, свободно пересылаемая с воли на кичу, – это, конечно, как посравнить да посмотреть век нынешний и век минувший, нечто совершенно невероятное. Как если бы книгу Щаранского или там Амальрика при коммунистах свободно пропускали в мордовские лагеря. А фильмы западных режиссеров... Впрочем, видеомагнитофоны появились у нас лишь в поздние брежневские годы, и пользовались ими на воле главным образом те, кто потом садился по экономическим статьям. В общем, невозможно сравнивать.

Почти не совпадают и внешние приметы.

Слушать "голоса", читать дома (и только дома) запрещенные книжки, переписывать у друзей песни Галича – все это возбранялось, но не особо преследовалось. Преследовались действия, "выводы", которые ты делал из услышанного, прочитанного, переписанного. То есть участие в диссидентском движении в качестве подписанта, изготовителя "Хроники", демонстранта.

Отчасти то же самое и теперь. С той, однако, существенной разницей, что слушать и читать можно практически что угодно и участие в разрешенной демонстрации, если только на календаре не 6 мая 2012 года, не сулит тебе особых неприятностей. Да и в запрещенной нередко тоже. И надо сильно намозолить глаза властям, чтобы тобой заинтересовались сотрудники центра "Э" или гопники из спецотрядов путинюгенда.

Рамки свободы существенно иные, хотя и заметно уже, чем при позднем Горбачеве и Ельцине. Свобода как-то сосуществует с полицейским режимом и общим курсом на превращение общества в стадо деклассированных офисных хомячков и пенсионеров, и если совсем не интересоваться политикой, то можно до самой смерти тихо просидеть на берегу Янцзы. Практически не замечая, каких там несогласных сносит течением этой бесконечной реки.

Если же говорить о реальных чертах сходства той эпохи и этой, то они с несомненностью проявляются только в одном месте. Не в СИЗО, не в тюрьмах и лагерях, не на допросах, где попадаются отменно вежливые, а иногда и тяготящиеся своей работой следователи. Черты сходства проявляются в судах, которые чуть ли не полностью контролируются государством и в точности копируют методологию политических процессов эпохи зрелого социализма.

Поменялись разве что статьи, по которым судят "антисоветчиков". Один украл всю нефть. Другой пошел лесом. Третий "зверски избивал лагерную администрацию" (впрочем, это пародийная цитата из Войновича, похожая, правда, на выписку из какого-нибудь "болотного" дела, где вместо вертухаев омоновцы), четвертая-пятая оскорбила чувства верующих. Впрочем, тогда некоторых политических тоже сажали по сугубо уголовным статьям, но все же в ЦК предпочитали классику: ст.ст. 190 и 70. И прокуроры так же глумились над законом, и суды с той же размеренностью лепили приговоры, ломая человеческие судьбы.

Однако и тогда, и теперь имелась возможность пусть не победить, но сбить с толку эту тупую машину унижения человеческой личности. Можно было, подобно Бродскому, сообщить глупой судьихе, что поэтический дар – это от Бога. Или, подобно Сергею Ковалеву, назвать гогочущую массовку "стадом свиней" и не участвовать более в процессе. Это вообще один из действенных способов – отказ от участия в бездарном спектакле. Тогда с ходу обессмысливается вся пьеска и те, кому поручено солидно, по закону осудить и приговорить или отказать в УДО, неожиданно теряются и прямо не знают как быть, бедняги.

Что условный судья Березниковского суда Марию Алехину освобождать не станет, было ясно с самого начала. К тому и сводился сценарий, чтобы, имитируя законность, снять с подсудимой еще одно взыскание и все равно оставить на зоне. Алехина поломала этот сценарий, отказавшись от участия в процессе и запретив адвокатам ее защищать. И тут надо было видеть, как растерялся условный судья, которому велено было отказать ей в УДО в полном соответствии с процедурой. Как судорожно искали дежурного адвоката и уговаривали его хоть что-нибудь хорошее сказать в защиту подсудимой. Как паниковал прокурор.

Собственно, в этом эпизоде тоже довольно ярко проявляется различие между эпохами. Контроль тот же, однако во времена имитационной демократии разыгрывать судебный спектакль еще трудней, чем при авторитарной власти. И публика в зале другая, и СМИ, следящие за процессом, даже лояльные Кремлю, не брызжут слюной от ненависти к Pussy Riot, и общественный резонанс, соответственно, иной, чем в те годы, когда судили Синявского и Даниэля, исключали из СП Солженицына, ссылали Сахарова. И даже новости из лагерей иногда приходят хорошие: кому книжку Буковского передали, а Марии Алехиной – Сутягина. Загадочная, непонятная, переходная в целом эпоха, понять бы еще только – от чего к чему. И если суждено освобождение, то каким оно в итоге будет: опять условным или безусловным, причем досрочным?