Жизнь диалектична, то есть буквально двоится, а то и троится в глазах, отраженная в текстах официальных заявлений.

Имеется Михаил Сеславинский, в первую очередь большой любитель Довлатова и собиратель его автографов и только во вторую чиновник, глава Роспечати. Он вызывает подчиненных и диктует им текст, смысл которого сводится к тому, что губернатор Турчак может оказаться заказчиком нападения на журналиста Кашина, потому Сеславинский отменяет свою поездку на "Довлатовфест". Глава Роспечати не желает, чтобы его "приезд... воспринимался в качестве моральной поддержки руководства Псковской области". Записали? Теперь вывешивайте на сайт.

Но есть и другой Михаил Сеславинский, в первую голову чиновник, а уж потом читатель и коллекционер. Сей Михаил Вадимович на другой день вызывает своих писарей и гневно так им говорит: "Вы чего там понаписали?" Учиняется мозговой штурм, и в итоге на сайте агентства появляется опровержение, сочиненное в дикой спешке. Оттого немного не по-русски ("отмена поездки... была некорректной"), а из нового текста мы узнаем, что некие "мои коллеги высказались неудачно", фестиваль посетит заместитель главы Григорьев, а сам нижеподписавшийся находится в отпуске, потому никуда и не едет. Дома сидит. Возникает еще вопрос, что теперь будет с неудачно высказавшимися коллегами, тревога какая-то за их судьбу терзает сердце читателя, но тревога эта напрасная.

Ибо буквально на наших глазах рождается еще и третий Сеславинский. Тот, который велит сохранить на сайте Роспечати свои первоначальные, такие неудачные речи по поводу Турчака и организованного им мероприятия. Более того, эта крамольная и глубоко ошибочная версия бойкота, который был объявлен губернатору, доступна нам и на "личном сайте библиофила" Михаила Сеславинского. Впрочем, новость про Григорьева там тоже опубликована, и все это, конечно, вызывает в читательских наших душах какой-то бесконечный раздрай.

Кому в конце концов верить: чиновнику или собирателю раритетов? Или вот этому третьему, который с легкостью соединяет в себе две несоединимые сущности: Сеславинского, которому западло, и Сеславинского, который самого себя казнит за некорректность.

Собственно, это чисто довлатовский герой. Ужасно похожий на дядю Арона из "Наших", который к концу жизни раздвоился сам в себе, "идейно распустился", полюбил одновременно и Ленина, и Солженицына, и Сахарова тоже полюбил, а Брежнева возненавидел. Умирая, он страшными словами крыл и партию, и государство, а самого себя называл "шлюхой". И плакал. А воскресая, то есть выздоравливая, именовал племянника-антисоветчика "авантюристом и гангстером", а также "тунеядцем и болваном". Вновь помирая, дядя Арон скатывался в болото троцкизма и просил героя-рассказчика снести Ленина в макулатуру и поменять его на "Буратино". Возвращаясь к жизни, опять ругался: "Болван! - кричал мой дядя. - Власовец, фарцовщик!.."

И так много раз, пока не умер. Он боялся за племянника, он верил в коммунизм, он проклинал коммунистов, он пребывал в смертельной тоске, думая о прожитой жизни и поражаясь ее бессмысленности. Про этот рассказ я еще потому вспомнил, что литератор Быков недавно открыл, что прозе Довлатова не хватает трагизма, но вернемся к Сеславинскому.

Да, возникает чувство, что фразы, в которых содержался отказ от поездки во Псков и указывались мотивы, произносил свободный человек. А текст опровержения сочинял член правительства, которому есть что терять. Один герой Довлатова как бы говорил себе: да пропади оно все пропадом, не поеду я к бандиту-меценату. Другой же, переговорив с умными многоопытными людьми или молча выслушав начальственный звонок-окрик, безропотно шел на компромисс. Однако оставался еще третий, назовем его библиофилом и собирателем рукописных творений любимого писателя, который хотя бы для истории сохранил всё. Так или иначе, поступок он совершил необычный и нетипичный для людей своего круга, и за это еще может поплатиться должностью. То есть первоначальный его порыв в любом случае достоин уважения, а в малодушии проглядывает лукавство архивиста. Гадайте, мол, почему я потом написал эти жалкие слова: а может, меня пытали?.. Такие времена, да.

На фоне этого душераздирающего правительственного сюжета меркнут, сами понимаете, все прочие, связанные с гамлетовским вопросом: ехать или не ехать? Над ним сейчас многие терзаются. Иными словами, надо посещать "Довлатовфест" разным приглашенным деятелям культуры, а также его организаторам, или не надо? Турчак под подозрением, но можно ли бойкотировать Довлатова - писателя любимого, замечательного, написавшего одну из лучших своих вещей как раз про Пушкинский заповедник, подведомственный нынешнему губернатору? Бить человека арматурой по лицу, по черепу, по пальцам, и так более пятидесяти раз, - это ох как нехорошо, но, товарищи, а как же презумпция невиновности? Разве вы не знаете, что если не пойман с чужим кошельком, то и не вор, а если не пойман с арматурой, то и не убийца? Вот когда поймают, тогда и не приедем.

Что говорить, гамлетовский вопрос на то и гамлетовский, что эдак спроста на него не ответишь. "Достойно ль смиряться под ударами судьбы, иль надо оказать сопротивленье?.." - как правильно решить эту задачку, когда, с одной стороны, судьба, отложив арматуру, выходит к тебе навстречу с распахнутыми объятьями, а с другой - вот же он, живой человек, коллега, которого едва не убили. Как поступить?

На свой лад образцовый ответ россиянам, любителям Сергея Довлатова и нелюбителям губернатора Турчака, дает глава Роспечати. Надо отказаться, а потом, слегка повинившись, прислать заместителя. И если бы каждый из приглашенных так и сделал, то проблема, наверное, решилась бы сама собой. Только вот беда: у Сергея Гандлевского нет заместителей на этой земле, оттого он, должно быть, и не едет. По той же причине отказываются посетить Псков и Алексей Цветков, и журнал "Русский пионер" в полном составе. Главный редактор там имеется, и весьма известный, Путина видевший, а замов у него нет.

Некоторые другие деятели культуры едут, уверяя себя в том, что, понимаете ли, "Турчак никакого отношения к идеологии фестиваля не имеет", и это тоже позиция, и несчастный дядя Арон с больничной койки посылает им свой прощальный привет. ("День кантовки - месяц жизни", как писал Довлатов по другому поводу.) Диалектичный такой привет, неоднозначный и двусмысленный, как вся эта наша жизнь, в которой слава и позор ходят парой, подобно уголовнику и конвоиру в "Зоне", и Сергей Донатович прощает обоих, с высоты своего бессмертия. Не скрывая горечи, жалости и насмешки, но скрывая досаду. Оставляя свежий автограф для коллекции библиофила Сеславинского, в котором выражено его авторское отношение к фестивалю имени Турчака. Привести его здесь не берусь.