Слова бессильны.

Позавчера, к примеру, пишешь о текущих российских делах, призывая к эвакуации потенциальных жертв судебного террора и видя в той эвакуации спасение и смысл, а теперь... Теперь в них, в этих словах не обнаруживаешь ни смысла, ни спасения. От судьбы куда эвакуируешься.

Аркадий Бабченко уехал из России зимой прошлого года, ограждая себя и семью от бесконечных угроз и прямой расправы. В статусе врага народа, неспособного правильно скорбеть о погибших соотечественниках, безнадежного русофоба и предателя. Это был разумный поступок, и могло показаться, что худшее для него позади. Неустройство, скитания, вечный поиск бабла в рамках проекта "Журналистика без посредников", этого нашего как бы узаконенного профессией сбора подачек от благодарных читателей - все лучше, правда же, чем тюрьма или гибель. Осенью 2017-го он нашел наконец приют и работу в Киеве.

Вчера его убили в этом городе. Когда возвращался с покупками из магазина, как Анну Политковскую, только не в лифте, а в дверях квартиры. Выстрелами в спину, как Бориса Немцова на Москворецком мосту.

Слова бессильны, да, и никакой отъезд никого не спасет, однако вовсе не обязательно станет самоубийственной и активная протестная деятельность в столице нашей Родины и на ее окраинах. Тут лотерея, и, как во всякой игре с неизвестными ставками, можно лишь гадать о неких закономерностях, определяющих судьбу. О том, как человек ведет себя в этой жизни, стараясь слишком уж не рисковать или каждодневно притягивая смерть.

Насколько могу судить, Бабченко вызывал у многих два трудно соединимых чувства: восхищение и раздражение. Восхищали его отвага, лихость, остроумие. Раздражало однообразие ненависти, с которой он откликался буквально на любое событие, связанное с начальственными поступками и речами и доверчивой реакцией на них несчастного нашего населения. Цепляла безжалостность, с какой отлученный чуть ли не от всех российских изданий журналист комментировал в своих блогах разные наши трагедии, и насмешливый мем "скорбит ли Аркадий?" был ответом на его беспощадные посты и твиты. Даже людей, вполне солидарных с Бабченко в отношении к Путину и путинскому режиму, порой коробило от его предельно жестких высказываний. В отношении живых и мертвых.

И еще страшно за него было. Как бывает страшновато за себя, когда пишешь и знаешь, что переступил некую черту, которую не стоило бы переступать. Но если смягчить фразу, то станет непонятно, зачем вообще рассуждаешь о так называемой политике и отчего бы не предаться сочинению лирических восьмистиший о любви. Читать никто не станет, зато и не соблазнишь никого из малых сих крысенышей, с их плащами, кинжалами, ядами и пистолетами.

Сегодня, после того как его убили, ясно, что все годы Аркадий Бабченко дразнил свою судьбу и ей покорствовал. Это не было данью легкомыслию или там неодолимой ненависти к указанному выше режиму, и, говоря про "все годы", следует иметь в виду целую жизнь. А не только время, проведенное в журналистских командировках на войне, в оппозиции и в эмиграции.

Это был особый склад характера, в котором неуемное репортерское любопытство и бешеный общественный темперамент превозмогали любые страхи. Иначе, попав по призыву на первую чеченскую бойню, он не записался бы контрактником на вторую. Иначе не клеймил бы друзей и приятелей, якобы не сумевших довести до победы революцию начала десятых годов. Иначе не прозревал бы американские "Абрамсы" на Красной площади, доводя до исступления единомышленников, которым он в такие минуты казался провокатором. Но в его черно-белом мире, заселенном почти исключительно силами зла и освободителями, победа не могла выглядеть по-другому. Ну и потроллить врагов он любил, все более вживаясь с годами в роль врага народа, русофоба, предателя.

Слова бессильны, и об этом совсем уж печально думать, вспоминая Аркадия Бабченко - писателя, автора замечательного "Алхан-Юрта", который ушел в блогосферу, поскольку писательским трудом нынче не проживешь. Впрочем, в неравном своем вербальном поединке с той РФ, которая по праву зовется путинской, он выдавал иногда столь блистательные тексты, чаще воспоминания о проклятой войне, нежели отклики на злобу дня, что они, быть может, составят лучшие страницы в его собрании сочинений. А публиковать и читать его будут непременно, ибо смерть, как ни бесчеловечно это звучит, тем более мученическая, всегда удача для писателя. Не каждому выпадает, даже в России. Избранным.

Но это потом, годы спустя, когда и промахи его яростной журналистики без посредников, и предельная честность, и правота обозначатся с той непреложностью, которую продиктует время. В ночь после убийства, и завтра, и в ближайшие дни обозначается иное: оторопь и бесконечная боль в словах людей, ему близких, глумление в устах подонков. А также комментарии официальные, которые читаешь с привычным уже омерзением. С тем чувством, какое Аркадий Бабченко умел выразить удивительно точно, подчас единственно правильными словами, но слова бессильны, когда с человеком полемизируют киллер и огромная замороченная страна, считающая журналиста врагом. Тогда слов не остается и ты вслед за убитым просто подписываешься почти под всеми словами, которые он успел сказать.