Тюремщик сильнее зека. Сильнее его родни, изнывающей в разлуке с сыном, мужем, отцом, братом. Сильнее так называемого гражданского общества, выступающего со своими протестами. Сильнее целого света, призывающего к освобождению заключенного.

У тюремщика оружие, наручники, дубинка, ключи от камеры. Солидная бумага на руках - судебный приговор. Тюремщик зол и равнодушен, а злые и равнодушные всегда сильнее добрых и любящих.

У тюремщика нормированный рабочий день, выходные, законный отпуск, хоть он и говорит, что трудится как раб на галерах. Неравнодушные тоскуют беспрерывно, даже когда погружаются в свои дела, как бы забывая скучать в разлуке, протестовать, призывать, и потом еще корят себя за эту минутную забывчивость. Оттого тюремщик всегда оптимист, а те, кто вступается за арестанта, склонны к унынию.

Тюремщик верит, что как он пожелает, так и сделает. Сострадающие узнику легко впадают в безверие, поддаваясь чувству безнадежности. Тюремщик неутомим. Его оппонентами скоро овладевает усталость.

Оттого с такой безысходностью мы размышляем о судьбе Юрия Дмитриева, который снова сидит в тюрьме, ожидая суда по сфабрикованному делу о педофилии. Такой мрак нас одолевает, когда поминаем Алексея Пичугина, отбывающего свой бесконечный срок в "Черном дельфине" за преступления, которых не совершал, и за то, что до сих пор отказывается оговорить Михаила Ходорковского и Леонида Невзлина. Такое отчаяние охватывает, когда мнится, что Олег Сенцов, голодающий за всех украинских заложников, уже перешел черту, которая отделяет жизнь от смерти, и его не спасти. Когда узнаем, что он написал завещание, и в письме, обращенном к Зое Световой, поражается себе, сумевшему так долго продержаться, и не ведает, на сколько еще хватит сил.

Тюремщик сильнее зека и всех нас, переживающих и теряющих надежду, но это не значит, что надо умолкнуть и бездействовать. Да мы и не сможем отчаиваться молча. Протест - это форма существования для людей, противостоящих скотам, и опыт исторический, и память прожитой жизни подсказывают, что сострадание никогда не бывает напрасным. И те россияне, которые выходят сегодня на одиночные пикеты в защиту украинских и российских военнопленных, и те иностранцы, которые устанавливают палатку возле посольства РФ в Париже, и депутаты Европарламента, выдвигающие кандидатуру Олега Сенцова на премию Андрея Сахарова, вообще все люди, не позволяющие тюремщику забыть о зеке, заняты чрезвычайно важным делом.

Они раздражают палача. Они напоминают мерзавцу о том, что он мерзавец. Они указывают ему, увешанному оружием, наручниками, дубинками, ключами от камер, пути исправления, и это нередко срабатывает. Иногда в самый неожиданный момент, когда уже и не ждешь от него не то что милосердия, а просто разумного, хорошо просчитанного лицемерного поступка. А он вдруг, как бы разоружась перед публикой, отворяет двери узилища и выпускает зека на волю. Бог весть, почему отпускает, но хочется думать, что под влиянием наших призывов и собственной нервозности.

Ну, надоедает тюремщику, палачу и негодяю постоянно выслушивать, что он тюремщик, палач и негодяй, и он соглашается с советниками, из самых умных и дальновидных, которые рекомендуют ему ненадолго закосить под гуманиста. А он это умеет, и отчего бы ему, изумляя родню, так называемое гражданское общество и целый свет, собственно, не изобразить что-нибудь человеческое? Даже самому бывает приятно.

Тем не менее тюремщик сильнее зека, и, противоборствуя с ним, с тюремщиком, надо всегда об этом помнить. Надо верить, бояться, просить, требовать, кричать, проклинать, надеяться на лучшее - и готовиться к худшему. Потому что он тюремщик, и мучить заключенных - это его призвание, и не для того он сажает людей, чтобы досрочно их освобождать. А для того, чтобы издеваться над ними и над нами, демонстрируя власть и самоутверждаясь. Когда-нибудь, нет сомнений, россиянам и иностранцам не за кого в России будет вступаться, но это произойдет не скоро. Не раньше, чем наш тюремщик покинет страну и мир или сядет.