Иван Голунов на свободе.

Нет, это, конечно, не новость, которой я спешу поделиться с дорогими читателями. Это реальность, в которой живем. Чудо, которое стало событием историческим. А также фоном для неразрывно с ним связанных последующих сюжетов - в частности, для двух протестных и одной гнусноватой акции. Объединяющим же фактором для них было дело спецкора "Медузы", внезапно арестованного, внезапно заключенного под домашний арест, внезапно освобожденного.

Вот об этом и хочется поговорить, постигая значение трех демонстраций и состояние социума, в котором все это происходило. Отталкиваясь от новости, которая уже давно не новость. При том что чудо, как ему и положено, остается чудом. То есть явлением по сути невероятным и малопостижимым.

Оттого по-человечески понятны дискуссии, развернувшиеся перед первым шествием, в ходе которых коллеги Ивана попытались, что называется, слить протест. Предлагая соотечественникам, в особенности москвичам, нигде пока не высовываться и тихонько выпить за победу в комфортных домашних условиях или там в кафешке. Я не верю, что условием освобождения Голунова для участников переговоров с начальством был отказ от шествия, запланированного еще до того, как министр Колокольцев узнал о невиновности журналиста. Такие вещи случаются сами собой, когда люди смертельно вымотаны, потрясены и боятся спугнуть удачу. Догадываясь при этом, что обозленные силовики захотят отыграться на гражданах. Тем не менее обращение, подписанное Тимченко, Колпаковым, Осетинской и другими, прозвучало довольно-таки нехорошо, и они сами это поняли, посчитав необходимым прийти на марш, а не праздновать викторию в узкой компании. Жестокое месилово, устроенное бойцами Колокольцева и Золотова в этот день, подтвердило их опасения и правоту всех, кто вышел на улицы Москвы. Одновременно выяснилось, что общество в России живо и чудо освобождения спецкора можно объяснять не только иррациональными причинами.

Напротив, спойлерский митинг 16 июня, организованный вечным главредом Павлом Гусевым и его заединщиками, свидетельствовал об ином. О том, что начальство прочухалось и пожелало возглавить акцию в защиту Голунова, раз уж не удалось его посадить. По проспекту Сахарова бродили какие-то оторопелые россияне, желавшие "поддержать власть", подержать плакат со Сталиным, возвысить свои голоса в защиту газетки "Хочу в СССР" и мошенницы-инопланетянки, объявленной в международный розыск. Когда бы не отдельные ораторы и баннеры, напоминавшие о политзеках в путинской России и о судьбе ингушей при Евкурове, ощущение кромешного позора при виде этого трагикомического зрелища было бы полным. В общем, складывалось впечатление, что пресловутая вертикаль власти в стране еще как-то функционирует, но все больше крутится вхолостую. Возникало такое чувство, что в администрации Кремля теперь и нормальный путинг организовать не смогут. Все-таки время бежит неумолимо, и руководство само уже не помнит, кого и зачем надо сгонять, чтобы получилось что-нибудь всенародное. Утрачиваются навыки.

Наконец, вчерашний митинг против репрессий, организованный либертарианцами и независимым Профсоюзом журналистов, располагался как бы между первыми двумя, однако тяготел к недозволенной протестной акции. Это был митинг разрешенный, но при участии примерно тех же граждан, что выходили, никого не спросясь, 12 июня, и выступавшие были под стать публике. Анастасия Буракова из "Открытой России", Михаил Светов из Либертарианской партии, матери Анны Павликовой и Дмитрия Пчелинцева, Светлана Бабенко из Шиеса, редактор "Медузы" Алексей Ковалев, Любовь Соболь от Навального... Закономерным образом митинг увенчался задержаниями, поскольку, вообразите себе, баннеры с надписями "Мусора хуже говна" и "Путин - вор" не понравились надзиравшим за акцией полисменам и другим сторонникам Владимира Владимировича.

Короче, Иван Голунов на свободе, и процесс осмысления этого удивительного события продолжается, и каждый из митингующих осознает его в меру своих сил, разумений и гражданской активности. Общество яростно протестует, глухо бурлит, прикидывается несогласной ветошью, а в целом постепенно меняется, и даже худшие в нем, увлеченно сотрудничающие с властью, тайно мечтают о переменах. Это общество, пожалуй, новое, прикоснувшееся к чуду и ощутившее вкус победы - по-моему, в первый раз за двадцать лет. Это замечательное чувство, хочется надеяться, теперь уже не забудется никогда и станет согревать людей в минуты, часы, годы апатии, тоски, беспросветного отчаянья.

А в том, что власть еще обеспечит граждан этими переживаниями, можно не сомневаться. Мы ведь ее очень хорошо изучили за эти десятилетия, чтобы не предаваться иллюзиям, превозмогая безнадегу. Впрочем, творились при нашей жизни и чудеса покруче освобождения невиновного; бывало, что и всю страну освобождали вместе с ее жителями, топтавшими большую зону. Потому надежда жива.