Никому нет дела до воплей голодной цапли, до уханья совы, до клекота орла-стервятника. Именно так звучат в печати и в эфире актеры, писатели, режиссеры, художники, певцы, слетевшиеся к властной кормушке и разместившиеся в теплом курятнике партии власти номер один. Авось насыплют чего поклевать.

Только пение какое-то фальшивое, зловещее, немелодичное. Вон как отменно когда-то пел веселый молодой Михаил Боярский в "Трех мушкетерах": "Где подлость – там схватка, два слова и перчатка, пока еще жива Гасконь". Хоть вызывай его теперь на дуэль за осквернение любимой книги моего детства, потому что тем же голосом актер неуклюже хвалит Путина, приписывая себя к той "России", в которой будет президент. И даже действительно хороший голос Николая Баскова уже не кажется соловьиным. Соловьи в клетках не поют. На мотивы "Едра" может петь разве что канарейка. А по качеству пения канарейки сильно отличаются от соловьев. Шаляпин в клетку не шел. Сначала дерзил престолу, потом сбежал от большевиков.

И звездная чета Ростропович–Вишневская кажется такой поблекшей не от лет, а от неуместной лояльности. Ростропович с автоматом и Ростропович, обнимающий Путина, - это разные люди. И причем тут возраст! В 90 лет Юрий Петрович Любимов ставит диссидентские спектакли по Кафке и Эсхилу. А в театр Райкина я больше не хожу, после того как Константин Райкин с неуместным рвением поддержал Путина да еще выступил на том жутком митинге на Красной площади в день, когда в Беслане хоронили погибших детей. А на Красной площади кричали: "Да здравствует единая Россия!" И когда новый рекрут вливается в этот хор брехтовских попрошаек из "Трехгрошовой оперы", становится страшно, и кажется, что это похороны, и хочется возложить венок на дорогого покойника, потому что он уходит дальше, чем на кладбище.

Совсем недавно роковую ограду между жизнью и государственным погостом преодолел вполне успешный и не бедствующий автор - Борис Акунин. Люди любят его добротные познавательные детективы, и издается он очень часто. И вот этот имеющий все для независимой и достойной жизни писатель вдруг разродился статьей во французской газете Libération. О золотом веке, который переживает Россия (под теплым путинским крылом). Французам все это не нужно и глубоко неинтересно. Но Акунин обращался не к ним, а к нам, россиянам, вернее, к тем окаянным и злополучным демократам и интеллигентам, которые, в унисон друзьям Бориса Акунина, жалуются на дефицит демократии и свободы и порицают народ, променявший все это на хлеб с маслом, то есть на чечевичную похлебку.

С пафосом лектора из общества "Знание" или политработника советской армии, принимающего ленинский зачет, Акунин судорожно доказывает, что и мы, и его друзья неправы: жить стало лучше, жить стало веселее. Подобные сюжеты только для Libération ("Освобождение"). Французы, наследники охапки революций, от этого восторженного рабства животики себе надорвут. Но и в положение Акунина надо войти: куда писать-то? Нет во Франции газеты Esclavage ("Рабство") или хотя бы "Порабощение". А напечататься в "Российской газете" или у Третьякова – вроде непрестижно.

Автор же полстатьи доказывает, что сейчас не обязательно лобызать мозолистый зад дьявола. Сейчас, мол, талант и так пробьется. Но автор поднимает тут же дьяволу хвост и нежно... нежно... нежно... "Сегодня у тебя есть выбор, лобызать или нет", - пишет Акунин. Он свой выбор сделал и облобызал. Еще бы! Мы, оказывается, живем в самую многообещающую эпоху за тысячу последних лет. Лучше ельцинского десятилетия, лучше свободного Новгорода, лучше Киевской Руси XII века, лучше эпохи великих реформ Александра II. Такого и Сурков не скажет. Дьявол урчит от удовольствия.

Сейчас можно зарабатывать? Акунин, конечно, прав. Вон Ходорковский варежки шьет, только платят ему мало, на масло не хватает (а хлеб дают и так, то есть пайку, потому что гениальный менеджер никак не приобретет квалификацию швеи-мотористки). Или, скажем, соотечественники Григория Чхартишвили. Они тоже надеялись заработать в Москве на кусок хлеба с маслом. Их отлавливали, как бродячих собак, и высылали в "товарных" самолетах, уморив даже кое-кого в "обезьянниках". Золотой век...

Писатель советует делать, как он: обеспечить достойную жизнь своей семье. Подмести улицу, очистить район (от мигрантов?), и хоть не расти трава. Золотой век с видом на ГУЛАГ или Освенцим (гитлеровцы, кстати, ликвидировали безработицу и содержали в чистоте улицы города, а в результате попали в Нюрнберг). Надеюсь, что друзья бросят Бориса Акунина, а он пусть продолжит воспевать золотой век в Times и Le Figaro.

Но что нам Акунин! Я его книг и в руки не брала. А вот Марианна Максимовская! Член киселевской команды, человек с нашей группой крови! В ее программе на ограбленном РЕН ТВ, откуда выкинули Ирену Лесневскую и Ольгу Романову, появился предвыборный пиар-проект партии власти: "Наследники по прямой". Сын Матвиенко, сын Грызлова. И все белые и пушистые: и детки, и (косвенно) родители. Миляги. Душечки-пампушечки. В Третий рейх бы эту программу. У Геббельса было шестеро детишек, и вообще функционеры того режима отличались семейственностью. Это уже прямой переход на сторону врага. Лучше Галича об этом не скажешь: "Уходят, уходят, уходят друзья!.. Уходят, как в ночь эскадрон на рысях, им право – не право, им совесть – пустяк, одни наплюют, а другие простят!"

Телефон Ани Политковской остался у меня в записной книжке. И ее книга, и портрет на стене. А Марианны Максимовской для меня больше нет: ни телефона, ни передачи, ни человека.

И когда потеря громом крушенья
Оглушила, полоснула по сердцу,
Не спешите сообщить утешенье,
Что немало есть потерь по соседству.

Не дарите мне беду, словно сдачу,
Словно сдачу, словно гривенник стертый!
Я ведь все равно по мертвым не плачу -
Я не знаю, кто живой, а кто мертвый.