У мелкого петербургского чиновника Аксентия Ивановича Поприщина случился сбой в компьютере: вместо правильной даты вдруг выскочило год 2000 апреля 43 числа. Помните, мы все боялись наступления миллениума, ошибки-2000. Запасались даже наличными деньгами, питьевой водой, крупой и консервами. Нас миновало, а над Поприщиным грянуло.

С тех пор блог его перекосило. Начитался газет, увлекся сверх меры международной политикой, особенно испанскими делами, впал в конспирологию и вообразил себя королем Фердинандом, а того уже и на свете-то не было. Всюду ему мерещились козни англичан и турок. Ударился и в обличения:

"...вот эти все, что юлят во все стороны и лезут ко двору, и говорят, что они патриоты, и то и се: аренды, аренды хотят эти патриоты!"

Поведение патриотов объяснял он странно:

"...под язычком находится малинькой пузырек и в нем небольшой червячок величиною с булавочную головку, и это все делает какой-то цирюльник, который живет в Гороховой... Но главная пружина всего этого турецкий султан, который подкупает цирюльника и который хочет по всему свету распространить магометанство. Уже, говорят, во Франции большая часть народа признает веру Магомета".

Ну откуда он, скажите на милость, все это взял, про Францию особенно?

Когда бедного Поприщина упекли в психушку, никакой правозащитник не заступился за отважного блогера и только сослуживец горемыки, коллежский регистратор Гоголь-Яновский, решил издать его записки. В собачках, знающих грамоте, и прочих пикантных анекдотцах не нашли никакой несообразности или крамолы, но в видах политкорректности, спутав Поприщину всю географию, турецкого султана заменили повивальной бабкой, доминиканцев и капуцинов – испанскими грандами, а французского короля –алжирским деем.

Гоголь этот тоже пописывал в журналы - его Тряпичкин в щелкоперы пристроил. Все больше про своего брата чиновника писал, про офисный планктон. Эх, ветром подбитое племя! Из кулька в рогожку перебивается, а туда же - "лапки под аплике", в Куршевель на праздники. Жаловался маменьке:

"...фрак мой, в котором я хожу повседневно, должен быть довольно ветх и истерся также не мало, между тем как до сих пор я не в состоянии был сделать нового, не только фрака, но даже теплого плаща, необходимого для зимы. Хорошо еще, я немного привык к морозу и отхватал всю зиму в летней шинели".

Маменька, конечно, его стыдила - мол, Салтыков-Щедрин вон уже вице-губернатор, а ты что ж зеваешь? Уж и доходу у чиновников не стало окромя жалованья? На таковые маменькины укоризны отвечал он так:

"В этом-то и дело, что не те времена. Это вам скажет всякий служащий в столице. Тогда, особливо в царствование блаженной памяти Екатерины и Павла, сенат, губернские правления, казенные палаты были самые наживные места. Теперь взятки господ служащих в них гораздо ограничены; если же и случаются какие-нибудь, то слишком незначительны и едва могут служить только небольшою помощью к поддержанию скудного их существования".

Потом и вовсе службу бросил, даром что до помощника столоначальника дослужился. Пошел делать карьер по литературной части. Пьески сочинял. С хорошенькими актрисами был знаком, с Пушкиным на дружеской ноге. Крепостной слуга его Яким, когда Пушкин умер, сильно горевал:

"Помилуйте, они так любили барина. Бывало, снег, дождь и слякоть в Петербурге, а они в своей шинельке бегут с Мойки, от Полицейского моста, сюда, в Мещанскую. По целым ночам у барина просиживали, слушая, как наш-то читал им свои сочинения, либо читая ему свои стихи".

А не заставши барина дома, Пушкин "с досадою рылся в его бумагах, желая знать, что он написал нового".

"В шинельке"! И то сказать: ведь и автор "Онегина" служил в чине титулярного советника по министерству иностранных дел.

А то еще вот такое есть народное предание про Пушкина и Гоголя:

"Гоголь тоже башка был, умница. Товарищи с Пушкиным были. Пушкин и часы свои золотые ему на память подарил. Это когда Пушкин умирал, когда полковник поранил его. А Гоголь пришел проведать его. Пушкин говорит:

- Возьми часы, носи да меня вспоминай почаще.

А как умер Пушкин, тут же Гоголь все вызвездил его жене.

- Это, говорит, ты, ведьма, Пушкина уходила. Это, говорит, твоя работа.

А ей крыть нечем, потому что - правда".

Зато и натерпелся же Гоголь за свой критический реализм:

"Как напишет книгу, начальство и тащит его в тюрьму. А это за то, что он за простой народ стоял, начальство здорово протаскивал...

- Ты, говорят, очень горяч - садись, остынь мало-маленько.

Ну, что тут поделаешь? Вот идет Гоголь в тюрьму на казенные хлеба... Посидит месяца с три, его и выпустят, а он опять за свое возьмется. Как напишет книгу - похлеще первой.

- Вы, говорит, сажайте меня, сколько вам угодно, а я от своего не отстану: как писал, так и буду писать.

А они ему:

- И мы, говорят, от своего не отстанем: как сажали тебя, так и будем сажать...

И как напишет - его тащут в тюрьму. А караульные солдаты смеются:

- Опять, говорят, Гоголь к нам в гости пожаловал..."

В узилище он и познакомился с капитаном Копейкиным - тот на войне с басурманами калекой стал, все пенсион хлопотал, однако же не выхлопотал и от злой нужды подался в разбойники. Тогда таких случаев много было после Афгана и Чечни.

История же, приключившаяся с Павлом Ивановичем Чичиковым, - самая банальная русская история. Помилуйте, кого же из успешных приобретателей не обвиняли у нас во всех смертных грехах? Разве одного Павла Ивановича у нас демонизировали сверх всякой меры? А про Бориса Абрамовича разве не говорили, что он и делатель фальшивых бумажек, и шпион, и Наполеон, и Герцен с Лениным, и чуть ли не Антихрист?

Насекомым, совершеннейшей мухой чувствовал себя беллетрист Гоголь перед записными патриотами:

"Еще падет обвинение на автора со стороны так называемых патриотов, которые спокойно сидят себе по углам и занимаются совершенно посторонними делами, накопляют себе капитальцы, устроивая судьбу свою на счет других; но как только случится что-нибудь, по мненью их, оскорбительное для отечества, появится какая-нибудь книга, в которой скажется иногда горькая правда, они выбегут со всех углов, как пауки, увидевшие, что запуталась в паутину муха, и подымут вдруг клики..."

О какое верное описание Всемирной Паутины и ведущихся там дискуссий! Он вступил в поединок с вождем либерального стана, в переписку из двух европейских углов: один писал из Франкфурта и Остенде - другой отвечал из Зальцбрунна. Два неприкаянных блогера, которым не было места на сервере "Россия"...

Перед смертью мучили его доктора ровно так же, как великий инквизитор бедного Поприщина:

"Обращение их было неумолимое; они распоряжались, как с сумасшедшим, кричали перед ним, как перед трупом. Клименков приставал к нему, мял, ворочал, поливал на голову какой-то едкий спирт, и когда больной от этого стонал, доктор спрашивал, продолжая поливать: "Что болит, Н.В.? А? Говорите же!" Но тот стонал и не отвечал".

А вот Тургенев вспоминает, как узнал печальное известие, будучи в каком-то заседании в дворянском собрании:

"...и вдруг заметил И.И. Панаева, который с судорожной поспешностью перебегал от одного лица к другому, очевидно сообщая каждому из них неожиданное и невеселое известие, ибо у каждого лицо тотчас выражало удивление и печаль. Панаев, наконец, подбежал и ко мне - и с легкой улыбочкой, равнодушным тоном промолвил: "А ты знаешь, Гоголь помер в Москве. Как же, как же... Все бумаги сжег - да помер" - помчался далее.

Нет никакого сомнения, что, как литератор, Панаев внутренне скорбел о подобной утрате - притом же и сердце он имел доброе - но удовольствие быть первым человеком, сообщающим другому огорашивающую новость (равнодушный тон употреблялся для большего форсу), - это удовольствие, эта радость заглушали в нем всякое другое чувство".

Тут уж, воля ваша, никак нельзя не вспомнить:

"И вдруг за столиком вспорхнуло слово "Берлиоз!!"... Да, погиб, погиб... Но мы-то ведь живы!"

А как мечталось ему вместе с Поприщиным ускакать на тройке "быстрых как вихорь коней... с этого света":

"Вон небо клубится передо мною; звездочка сверкает вдали; лес несется с темными деревьями и месяцем; сизый туман стелется под ногами; струна звенит в тумане; с одной стороны море, с другой Италия; вон и русские избы виднеют. Дом ли то мой синеет вдали? Мать ли моя сидит перед окном? Матушка, спаси твоего бедного сына!"

...За заслуги перед Интернетом назвали американцы своего главного паука именем Гоголя, только слегка буквы переставили для удобства ихнего произношения. Получилось - Google.