В средневековье арабский мир воспринимался миром западным как безусловный враг, у которого надо было отвоевать гроб Господень. В эпоху Просвещения арабы были побеждены, и арабский Восток перестал казаться чем-то слишком опасным. Европейский человек начал воспринимать эти страны как воспринимает турист или завоеватель - с точки зрения удовольствий, которые там можно найти. Романтизация арабского Востока, которая присутствует и в книгах современных западных писателей, использующих благодатную восточную тему, началась именно тогда. Арабский мир стал поставщиком прекрасных образов - Щербет, Гурии, Гашиш, Сокровища, Глаза Газели, выглядывающие из-под паранджи - образов вечных и навсегда вошедших в культуру Запада. Восток стал по-настоящему загадочным и манящим.

Он остается таким и сейчас, хотя в целом восприятие западным миром соседнего арабского изменилось. Последний крупный представитель романтической традиции - Лоренс Даррелл, писатель, которого ставят в один ряд с Джеймсом Джойсом, чьи издававшиеся в России произведения не имели почему-то большого резонанса у критики. Он писал о завоеванном арабами греческом городе Александрия. Как кажется, он использовал антураж Востока лишь для того, чтобы иметь возможность писать на этом материале прозу роскошным языком с большим количеством эпитетов, ни на секунду не теряя при этом чисто английского хладнокровия и чувства реальности. Чары Востока властны над ним только в том смысле, что Восток - это красиво, бесконечно красиво.

С появлением в культуре Запада концепции Подсознания, которую надо было спроецировать куда-то вовне в географическом смысле, мусульманский мир принял на себя функции темной стороны. Больше проецировать это было некуда: в двадцатом веке в уставшей от своей рациональности западной культуре Дальний Восток и буддизм, несущий Просветление, стали восприниматься как способ достижения Высот Духа, и с открытием Тибета "горний мир" окончательно переместился туда.

Такая проекция является совершенно естественной, так как мусульманская и христианская культуры имеют, как известно, один корень и служат друг для друга зеркалом. Оказавшись для Запада Подсознанием, то есть штукой опасной, темной и неисследованной, арабский Восток, оставаясь манящим, как Рай, стал еще и страшным, как Ад. Когда же появились арабские террористы, цивилизованный Запад постепенно начал воспринимать арабов в массе как Абсолютное Зло. Западные писатели, чьими глазами мы видим арабский мир, пытавшиеся каким-то образом понять Восток изнутри, не интересовались темой терроризма, оставляя ее Томасу Харрису и другим, пишущим о Западе.

Плюс к этому арабский Восток принес с собой в экстравертную Европу и Америку иную концепцию интровертности, не такую, как пришедшая с Дальнего Востока.

Интровертность буддизма имеет линейную направленность. Удаляясь внутрь себя, буддист шаг за шагом приближается к конечной цели, то есть нирване. Это состояние связано с растворением в положительно окрашенной пустоте.

Интровертность арабская носит характер циклический, как постоянно возвращающийся кошмар. На первый взгляд она не имеет других целей, кроме транса как такового. Во время этого транса человеком управляют силы, природа которых загадочна. Эти силы не имеют отношения к Свету, хотя не обязательно имеют отношение к Тьме. Но добрыми эти силы огульно назвать также нельзя.

Интровертность "по-арабски" западному человеку непонятна и страшна. Он еще может предположить, что аскеза, ведущая к свету (просветлению, нирване), - это путь, но признать уважаемым способом жить нищету (или неприличную роскошь), ведущую в лабиринты, из которых нет выхода, он не может. Отказаться от самого себя в пользу Пустоты и стать Боддхисаттвой - пожалуйста, но стать куклой, которой управляют, отказаться от собственной Воли, забыться навсегда - нет.

Арабский путь признается безумием. Авторы, которые занимаются Востоком, как правило, играют именно на этом, на интересе, который вызывает нечто до такой степени чуждое. Правда, каждый из писателей видит Восток по-разному, но всех их объединяет то, что они зачарованы возможностью выпасть из привычного хода вещей и затеряться в пустынях и лабиринтах арабской ночи.

Пол Боулз, проживший в Танжере почти всю жизнь, писал о Востоке, который засасывает наивных путешественников, своих жертв, не выказывая при этом даже какой-то явной агрессии, просто принося вязкую смерть. Понятно, что Боулз, знавший арабский язык и живший в этой среде, был знаком с ней очень неплохо, оставаясь при этом европейцем и наблюдателем, не превращаясь в смысле ментальности в араба... да и возможно ли вообще такое превращение?...

Уильям Берроуз находил в Марокко анонимность. В Интерзоне исполняются тайные желания, царствуют свобода любви и наркотики, нет условностей западного общества, с которыми так не хочется считаться. Все это имеет прямое отношение к свободе духа, которую искали и находили в Танжере и другие битники - Джек Керуак, Аллен Гинзберг, Брайан Гайсин.

Хорошо известный в России Роберт Ирвин, крупный специалист по арабскому Востоку, испытывал к нему интерес скорее академический. В принципе по книгам заметно, что Ирвин строит свои тексты на литературных источниках, то есть на других текстах. Книги Ирвина написаны, чтобы пугать, но на самом деле они приятно щекочут нервы, поставляя красивые восточные головоломки, которые европейский разум не способен разгадать. Отсутствие реального колорита и убедительных деталей компенсируется знанием традиций и выверенными аллюзиями. В этом смысле он близок к Борхесу, которого также интриговали магические предметы, таинственные башни, сны и лабиринты, в которых можно потеряться навсегда.

Магическому воздействию мусульманской религии подвергся и писатель совершенно иного плана - Фрэнк Херберт. Популярная серия книг фэнтези о планете Дюна - пожалуй, самый известный случай, когда фэнтези питается не мифами о короле Артуре и не наследием, скажем, индуизма, и даже, собственно, вообще не мифами, а скорее культурными стереотипами мусульманства. То, что речь идет именно об арабской культуре, понятно, хотя прямо об этом не сказано. Имена героев и отсутствие воды на планете являются дополнительными четкими указателями, которые использует автор, чтобы создать полноценную модель культуры. Можно сказать, что человек, прочитавший эту сагу, скорее имеет представление о мусульманстве, чем не имеет его. "Дюну" можно интерпретировать как книгу об арабской угрозе, о древней цивилизации, которая придет на смену нашей. Такую возможность Херберт рассматривает как позитивную, предлагая затеряться в арабском кошмаре всему прогрессивному человечеству.

Иллюстрация Сергея Ситникова с обложки "Еретиков Дюны" Фрэнка Херберта