Теперь это уже история. Погром в Сумгаите, короткое письмо в Ереван с выражением сочувствия и солидарности, которое пишет молодая женщина-этнограф из Москвы. Потом выборы в Армении, на которых она становится депутатом Съезда, ее королевская осанка на трибуне и уверенная, безукоризненная речь, пост президентского советника при Ельцине в свободной России, громкая отставка, которую она никогда не забудет и не простит, своя газета, широко известная в узких кругах, работа в Думе второго созыва, политическое одиночество словно петля в последние годы... Все пролетело как миг. Все кончилось пять лет назад, когда ее убили.

Траурная дата и память о Галине Старовойтовой диктуют в этот день соответствующее настроение: тоскливой боли и абсолютной, беспросветной безнадеги, умноженной созерцанием невеселых текущих дней. И речь не о том, что уголовное дело хоть и передается в суд, но по сути заглохло, ибо заказчики преступления так и не найдены и остаются на воле – то ли в высоких думских креслах, то ли в чекистских, то ли где еще. И даже не в том дело, что после Галины Васильевны был депутат Головлев, потом убили Сергея Юшенкова и странно умер Юра Щекочихин. Главная печаль – в подробном размышлении на тему "Судьба демократа в Отечестве".

Ибо картинки, едва начнешь вспоминать хотя бы новейшую историю, возникают безотрадные – дальше некуда. Ревущее от ненависти быдло, увидевшее на трибуне академика Сахарова. Сергей Адамыч на последнем приеме у Ельцина, пытающийся растолковать гаранту, что на самом деле происходит в Чечне. Ухмылка путинского холуя: мол, Бабицкий сам решил вернуться к боевикам, и мы уж теперь не несем за его судьбу никакой ответственности. Злорадное мурло замгенпрокурора, высказывающегося по поводу убийства Юшенкова: воровать надо меньше, тогда и убивать не станут. И вот этот сюжет пятилетней давности, юбилей расстрела: женщина поднимается по лестнице в свой дом, из закутка выбегают люди-крысы и – очередью из автомата. И пятна крови на ступеньках.

Причем как-то так получается всякий раз, что сами жертвы и виноваты. Скорбный взор, которым Горбачев обменивается со своим лучшим другом Лукьяновым, означает: боже, как этот академик наивен и вредит сам себе!.. Что касается Ковалева, то он, конечно, враг России, особенно в ту минуту, когда идет в заложники к террористам, спасая сотни жизней российских граждан. О журналисте нечего и говорить: правдивые репортажи о войне – это измена Родине в изощренной форме. И уж, конечно, Галина Васильевна Старовойтова, этносоциолог с многолетним стажем, путных советов по национальному вопросу нашей власти давать не могла. Вот убрали ее, вот убили – и справились наконец-то с национальной проблематикой. Ежедневные сводки с окраин доказывают это строго фактически.

Вопрос к читателю такой: должен ли совестливый, интеллигентный и профессиональный человек заниматься своим делом в безнадежной стране? Только не надо про русофобию, я рассчитываю на честный ответ. И говорю о людях, которые желают своей Родине добра, а их за это сгоняют с трибун, травят всем генштабом, отдают в руки пригэбленным чеченским бандитам, расстреливают из пистолета или из автомата. Я пишу это в пятую годовщину смерти Галины Старовойтовой – человека, который жизнью расплатился за свои убеждения и сам выбрал себе судьбу. Я это спрашиваю всерьез, потому что не знаю, кто будет следующим. Меня это по-настоящему интересует: надо ли в государстве, которое так тебя ненавидит, заниматься политикой, то есть по мере слабых сил почти в одиночку противостоять массовому одичанию сограждан? Разумно ли это, если покоя не будет даже после смерти, и честь и достоинство погибшего депутата будет топтать всякая мразь в центральной газете: мол, она деньги везла, вот ее и подкараулили?.. Если заказчиков не найдут никогда, да хоть бы и нашли?

А теперь сознаюсь: вопросы эти бессмысленны, как бессмысленно было их задавать Галине Старовойтовой при жизни. Она откликалась на них охотно и с улыбкой сочувствия к собеседнику, цитируя эту расхожую фразу: если ты не занимаешься политикой, то политика в один прекрасный день займется тобой. Подкреплял ее правоту и древний грек Аристотель: человек – животное политическое. Но о главном вслух не говорилось почти никогда, лишь подразумевалось, следовало самому догадаться: творить историю – это высшее человеческое счастье. И тут уж возражать было нечего, оставалось лишь восхищаться и тревожиться за нее. Теперь тревоги в прошлом. Остались лишь восхищение, отчаянье и память.