Русский перевод книги Эдмонда Поупа "Торпедированный" готовится к выходу в издательстве "Городец". Мы публикуем фрагменты с любезного согласия издателя. Перевод Анастасии Грызуновой.

...Запертый в Лефортове, я пытался понять, что происходит, и не мог отделаться от ощущения чудовищной несправедливости. Почти десять лет я был защитником российских ученых и инженеров. Более того, я стал русофилом: я восхищался русским народом, любил все русское, из каждой командировки привозил сотни сувениров, весь дом завесил картинами русских художников и предметами народного промысла, пока они не покрыли стены целиком. В гараже у меня стояли тысячи матрешек, которые я заказывал русским мастерам и потом дарил друзьям или задешево продавал. Если мне говорили, что дружба между русскими и американцами невозможна, я стоял на своем: она не просто возможна - она должна развиваться, а научное и технологическое партнерство США и России, по моему убеждению, в наступающем тысячелетии принесет пользу обеим странам.

И вот я сижу в российской тюрьме, меня обвиняют в шпионаже, а я мертвею от мысли, что причинил страдания своей семье. Я надеялся, что Шери (жена Поупа. – Грани.Ру) с друзьями уже пытаются меня вызволить, но ФСБ держала меня в изоляции, так что наверняка я ничего не знал. Вторую неделю апреля я был занят общением с новым следователем.

...Василий Владимирович Петухов выглядел внушительно; он показывал мне свою фотографию — в юности был атлетически сложен, но между юностью и тридцатью с гаком нарастил немало жира, и большая часть ушла ему в зад (на флоте сказали бы — в корму). Эта яркая физическая особенность настолько соответствовала интеллектуальному складу Номера Два, что я прозвал его Жирножопом. Петухов-Жирножоп мог своим задом раскатать полчаса реального допроса в двух- или трехчасовую тягомотину. Когда ответы его не устраивали, он непрерывно курил, супился, орал и колотил по столу. Когда же я становился уклончив — скажем, говоря о секретных материалах или текущих заданиях, — он принимал мои упрощенные объяснения без разговоров. Он часто прерывал допрос и молча созерцал последние ответы; его наморщенное чело изображало глубину и тонкость мышления.

...Судя по провокационным вопросам Жирножопа, в ФСБ явно считали, что поймали крупного американского шпиона. Следователь утверждал, что я руковожу многочисленными щупальцами шпионской сети, в рамках которой происходили контакты и секретные операции в российских исследовательских институтах, куда я ездил годами, что я щедро подкупал академиков и других ведущих ученых наличными, получал от них военные тайны, способные подорвать безопасность Российской Федерации. Жирножоп пытался найти связь между мною и российскими гражданами, арестованными за шпионаж, — к примеру, Игорем Сутягиным, который работал над экологическими проблемами в Институте США и Канады. В ФСБ не сомневались, что у меня имеются микрофотоснимки и секретные передатчики, а в зубной пасте или в "Палм-пилоте" — шпионские устройства а-ля Джеймс Бонд.

...После отказа нескольких российских адвокатов-криминалистов, не желавших возиться с обвиняемым в шпионаже американцем, Кит (коллега Поупа Кит Макклеллан, занимавшийся его освобождением. – Грани.Ру) и Шери вышли на известного адвоката по фамилии Гофштейн. Он тогда работал в Сибири, однако порекомендовал своего отца, Михаила Гофштейна, сотрудника той же фирмы, а также адвоката помоложе по имени Дмитрий Баранников. Американские и российские консультанты в один голос предостерегали от найма адвокатов-евреев: это могло дать ФСБ еще один повод меня невзлюбить. Однако многие известные и уважаемые адвокаты, готовые заниматься делами иностранцев, были евреями. Шери и Кит перевели Гофштейну и Баранникову предварительный гонорар, и те согласились приступить к моей защите.

Между допросами же я проводил бесконечные часы в камере 82. Мы с сокамерником Сашей осторожно подружились. Ему было под тридцать; не женат, но с подругой и дочкой. Для него заключение было неприятной, однако предсказуемой интерлюдией между боями; в конце концов, более четверти русских мужчин некоторое время проводят в тюрьме. Сашу обвиняли в подделке денежных знаков.

...Помня о том, что Саша может оказаться эфэсбэшной подсадной уткой, я все же чувствовал, что от него может быть польза. Так оно и вышло. Помимо уроков русского, Саша делился со мной продуктами, которые ему присылали, — желанное разнообразие в нашей чудовищной диете. Каждое утро нам давали кашу-овсянку и чай; днем — щи, вареную рыбу и картофельное пюре; вечером опять овсянку. Ежедневно черный хлеб — почти несъедобный. Белый хлеб выдавался трижды в неделю и был получше. Из каждой камеры по очереди заключенных выводили на площадку на крыше — открытую и окруженную высокими стенами, не больше обычной камеры, однако абсолютно пустую. Там мы бродили по часу в день; обычно я наматывал мили три. Попотев во время упражнений, мы по очереди обтирались губкой над раковиной в камере; по четвергам же нас отводили в парную баню — раз в неделю позволяли очиститься. В камере я старался поддерживать мышечный тонус, приседая и отжимаясь.

Московские газеты, телевидение и радио продвигали эфэсбэшную версию под заголовками вроде "Россия: последние новости — Американский шпион пытался заполучить секреты нашей супер-ракеты". Статьи в СМИ, пусть несправедливые, были мне полезны, поскольку в них уточнялось предъявленное мне расплывчатое обвинение: меня обвиняли в краже "секретов" торпеды "Шквал". Еще в статьях говорилось, что у ФСБ имеется видеозапись, на которой я получаю от своих российских агентов чертежи, а в обмен вручаю деньги - часть награды в 30 тысяч долларов, которую я якобы выплатил.

"Шквал" несколько лет продавался за рубеж, поэтому обвинение в краже секретов — полная ахинея. Мне было интересно, что же на эфэсбэшной видеозаписи. Что касается 30 тысяч долларов, то здесь речь могла идти о суммах, которые ЛПИ выплачивала Бауманскому университету в 1997 году. Но в эту последнюю поездку я никаких денег не выплачивал. Как ни странно, в статьях про мой шпионаж говорилось и о том, что я получал квитанции на переданные деньги; у любого, кто имеет представление о настоящих или вымышленных шпионских операциях, это вызвало бы недоумение: что это за шпион, который берет квитанции на незаконные транзакции?

Как и можно было ожидать, российская пресса, как правило, не пыталась уравновесить свои сообщения моей версией и обратиться за комментариями ко мне или к моим адвокатам — на Западе так поступили бы первым делом. Средства массовой информации не считали нужным приводить мнения обеих сторон, моих адвокатов ограничивали в обсуждении подробностей дела, а власти официально отказались впустить Шери в страну (или подпустить ее к российской телекамере или микрофону); таким образом, ФСБ полностью контролировала, что российской общественности дозволено обо мне знать.

На допросах Жирножоп добрался до потенциально скользкой сферы — подробного анализа тех лет, что я провел в военно-морской разведке. Тут мне было что скрывать: как минимум — множество секретных программ, к которым я имел допуск. Сидя в Лефортове, я даже не знал, сколько их было; думал, где-то 50, позднее оказалось — 126. Хотя часть секретной информации у меня в голове уже устарела, другие куски и обрывки данных, попади они к русским, могли навредить безопасности и интересам США... Кроме того, я помнил русскую поговорку "бывших шпионов не бывает" и ожидал, что подходы Жирножопа будут соответствовать этому афоризму.

Я разработал систему защиты от вопросов о моей карьере в разведке ВМС: отвечал на них так, будто они совершенно не важны, изображал беспечность и уклонялся от вопросов, отвечая на них частично.

— А-а, война в Заливе? Да, я руководил центром брифингов. К нам поступали полевые отчеты, мы составляли дайджесты и докладывали адмиралам и другим шишкам.

Правда, но совершенно не по существу. Любой профессиональный следователь, хоть чуть-чуть заподозрив меня во лжи, забурился бы вглубь, задал бы тысячу дополнительных вопросов, заставил бы изъясняться конкретнее, поймал бы на несоответствиях — и так заставил бы меня выдать информацию о засекреченных системах вооружений и разведывательных мощностях.

Им следовало пригласить собственных экспертов — русских, располагающих какими-то сведениями об американских секретах, и те вытащили бы из меня подробности. А как насчет непилотируемого высотного планера? А насчет широкополосного канала передачи данных на землю? А разработки той или иной системы доставки боезарядов? Суровый допрос экспертов, которые выудили бы из меня до сего дня закрытую информацию, мог причинить массу вреда мне и Соединенным Штатам. Но никаких экспертов на допросы не приглашали. Ни одного. Появись они, я бы отказался сотрудничать, поскольку, попав в тюрьму, сразу решил, что ничего значимого по собственной воле русским не выдам.

Через два дня после победы Путина на выборах генеральный прокурор выдал ФСБ санкцию на мой арест. Исходило ли соответствующее распоряжение лично от Путина? Многие детали ареста его участие подтверждают. Прежде всего — выбор момента.

Победив на выборах, Путин решительно отбросил все обязательства, заявленные в предвыборной гонке. Он не только поощрял все более активные преследования медиа-магната Владимира Гусинского, но нацелился и на империю Березовского. Обещанное реструктурирование иностранных долгов задвинули подальше; дискуссии с российскими правозащитными организациями, часто проводившиеся правительством Ельцина, — прикрыли; свободу прессы урезали; восемьдесят девять регионов раскидали по семи супер-регионам, чьи столицы совпадали с центрами семи военных округов РФ. Кроме того, путинская администрация попыталась уклониться от соглашения Гора-Черномырдина о запрете торговли вооружением с Ираном, чтобы снова продавать боеприпасы аятоллам, и вознамерилась получить круглую сумму в твердой валюте от продажи оружия Китаю — в частности, речь шла о торпеде "Шквал".

Если Путин и его сторонники желали показать российскому народу, что США больше не станут помыкать Россией, что Россия намерена сопротивляться своему переводу в державы второго эшелона, невозможно было придумать способ удачнее, чем арестовать и обвинить в шпионаже американского бизнесмена и бывшего офицера военно-морской разведки, который занимается приобретением технологий, связанных с передовым российским вооружением.

Помимо этого, мой арест отвлекал российскую аудиторию Путина от неудачной войны в Чечне и подчеркивал необходимость бдительно выявлять шпионов — как в советские времена.

...Русские по натуре своей не злы; по отдельности они мне нравятся, я восхищаюсь их культурой, научной интуицией и изобретательностью. Люди, с которыми я имел дело в университетах и институтах, большую часть жизни работали на государство и под его защитой, имея гарантированную зарплату и пожизненные льготы. После падения Советского Союза они продолжали заниматься тем же — но уже без гарантий работы и зарплаты. От этого они впали в отчаяние и ради выживания стали готовы на все.

...В бизнесе русские систематически лгут, мошенничают и воруют — все русские, включая глав престижных научных институтов, всемирно известных ученых, а равно моих друзей и деловых партнеров. Честность, правдивость, справедливые и открытые сделки с западными бизнесменами и друг с другом — это даже не роскошь, а нечто непозволительное; для русских это незнакомые и неэффективные способы ведения бизнеса.

...Мне регулярно предлагали вооружение и взрывчатые вещества. В одном институте, куда я поехал по поводу оптического покрытия для линз, ученый из смежной лаборатории настоял на показе мне новой взрывчатки. Одна щепотка вызывала чудовищные разрушения; разумеется, она произвела на меня впечатление. Тем не менее я объяснил ему и его директору, что не хочу видеть то, что наверняка по-прежнему секретно. На верфи в Нижнем Новгороде мне показали и предложили купить за бесценок снятый со стапелей пятитонный отсек корпуса подводной лодки. Он был из титана; к тому времени русские прозвали меня Капитан Титан — из-за моего интереса к этому металлу — и из кожи вон лезли, чтобы продать мне титан в любом виде, несмотря на то что экспорт титана запрещен и требует особых разрешений. "Разумеется, мы добудем для вас разрешения".

В России любую информацию требуется покупать. Доверять можно лишь тем данным, за которые должным образом заплатил. Несколько раз ошибившись, я решил работать исключительно с главами институтов и настаивать на предъявлении мне документов, подтверждающих, что у моих собеседников имеются полномочия продавать мне то, что они предлагают. Права на интеллектуальную собственность? Они о таком и не слыхали. Патенты? На технологию зарегистрировано совсем немного патентов. Имелись "авторские свидетельства" на изначально финансируемые военными технологии, но когда я просил авторское свидетельство на конкретную технологию, мне отвечали, что его нет или оно до сих пор засекречено.

Порой мне показывали свидетельства с зачеркнутым от руки грифом "секретно". "Этого я принять не могу", — говорил я. Мои собеседники пару минут совещались; затем один шел в заднюю комнату и делал копию свидетельства, закрывая гриф пустой бумажкой. Или брал бритву, вырезал гриф, а копию вручал мне, словно так и надо.

...Личную встречу моей жены и президента Клинтона все-таки назначили — в маленьком неприметном вестибюле возле банкетного зала гостиницы конференц-центра Пенсильванского университета... Говорил в основном президент, вспоминает Шери. Он ей не нравился, но пришлось признать, что он привлекателен и обаятелен. Он сказал, что в попытках освободить меня из российской тюрьмы наблюдается некоторый прогресс, и спросил, как, по ее мнению и по мнению ее адвокатов, ему следует действовать дальше. Должен ли Белый дом поднять шум и смутить Путина, или же надо продолжать закулисные попытки заставить российского президента меня отпустить?

Потрясенная Шери ответила:

— Вы — лидер свободного мира, а я никто. И вы просите совета у меня?

Диалог крутился вокруг этого еще пару минут. Шери спрашивала себя: может, президент хочет заставить ее принять стратегическое решение, чтобы потом, когда все пойдет вкривь и вкось, снять с себя вину? Но Шери не сомневалась: выбрать, как лучше добиться моего освобождения, настаивала она, следует не ей, а президенту. Он снова предложил ей с ним сфотографироваться, и она отказалась. В заключение Шери сказала:

— Я не сдамся, пока он не вернется. Неважно, насколько это трудно. Я не сдамся.

— Сильная вы женщина, — отвечал президент. Он закончил встречу, сказав, что поднимет вопрос о моем несправедливом аресте на окинавской встрече с Путиным и уверен, что в результате я выйду на свободу. — Путин мне задолжал, — сказал Клинтон, но не стал объяснять это таинственное замечание.

Старые Грани: ДЕЛО ПОУПА