Написав в 1851 году эти строки, Герцен оказался пророком. Любой может привести свои примеры деградации страны, происходящей на наших глазах. И из жизни не только простого народа, но и ее интеллектуального сообщества. Меня, например, впечатляет сложившийся имидж Владислава Суркова как умнейшего человека России, которому подобострастно внимают члены Академии наук. И "говорящие головы" Сергей Марков и Максим Шевченко, никогда историческими исследованиями не занимавшиеся, но поучающие историков, как надо изучать голод начала 1930-х годов. И умудренные опытом специалисты, поддерживающие председателя недавно созданного фонда "Историческая память" Александра Дюкова. Этот молодой человек с завидным задором продвигает в жизнь новую вертухайскую концепцию советской истории, основанную на слепой вере в предоставленные ему документы из архива ФСБ. И либералы, возлагающие надежды на новую демократизацию во главе с президентом Медведевым. И инвективы по адресу народа, который не хочет демократии, а поддерживает действующую власть. Все это, на мой взгляд, свидетельства глубочайшего интеллектуального и нравственного кризиса, который не менее опасен, чем экономический. Кого Бог хочет наказать, лишает разума.

Это не значит, что в России исчезли люди, которые видят дальше и понимают больше других происходящее в стране. Они есть, несмотря на десятилетия негативной селекции. Но, как верно заметил философ Вадим Межуев, в России такой интеллектуал не правило, а исключение и его судьба по большей части трагична, потому что общество его отторгает.

Участвуя в дискуссии о том, почему в России в конце 1980-х - начале 1990-х не получился переход к демократии, Межуев поставил крайне неудобный для присутствовавших вопрос: "Если власть и большинство народа едины в своем неприятии демократии или просто равнодушны к ее судьбе, то на что в таком случае можно рассчитывать?". А далее привлек внимание к тому, что в Европе решающую роль в создании гражданского общества и демократии сыграли интеллектуалы. Процесс этот был весьма долгий - пришлось пройти через три "двери", отделяющие новое время от средневековья: Возрождение, Реформацию и Просвещение. Россия не прошла ни через одну, потому что "у нас не было Возрождения и Реформации, а Просвещение остановилось где-то на полпути, затронув лишь верхний слой российского общества".

По мнению Межуева, именно интеллектуал "взрывал любую традицию, если та была основана только на вере, а не на разуме", то есть "интеллектуал, с этой точки зрения, - это человек, способный выдержать испытание свободой, не бегущий от нее под защиту традиции, а принимающий мир таким, каким он открывается его собственному разумению". Для таких людей свобода - не поверхностно воспринятая идея, а смысл жизни, способ видения мира и настоятельная жизненная потребность. Наличие сформированного и достаточно многочисленного класса интеллектуалов, по мнению Межуева, могло бы оказать влияние на утверждение в обществе демократии.

Неожиданно, не правда ли? И такой вывод, думаю, вызовет отторжение у многих российских интеллектуалов, считающих себя самыми умными и образованными в мире. Собственно говоря, и на этом круглом столе, как мне показалось, Межуев остался в одиночестве, потому что разговор сразу ушел в другую сторону.

Однако под сомнение была поставлена не образованность интеллектуалов, а их способность жить и мыслить свободно. А это разные вещи. Погоду в России всегда делали интеллектуалы, служившие власти. Они же и преуспевали. Десятилетиями они внедряли в общественное сознание представление о том, что в 1917 году последовательно произошли буржуазно-демократическая и социалистическая революции, в то время как это была страшная реакция народа на развитие капитализма после реформ 1860-х годов. В августовских событиях 1991 года они тоже увидели демократическую революцию. Понадобились годы, чтобы некоторым из них удалось прийти к выводу, что "наша демократическая интеллигенция (и вовлеченная в политику, и остававшаяся вне нее) стала заложницей политических элит, боровшихся не за демократию, а за властную монополию посредством использования демократических процедур. Собственную повестку дня она инициировать не смогла" (Игорь Клямкин).

В начале 1990-х годов лишь редкие голоса, к которым мало кто прислушивался, предупреждали, что в августе 1991-го никакой демократической революции не произошло, что это была лишь смена власти, поскольку не было тогда в стране никаких демократических общественных структур, способных осуществлять государственное управление. Они же предупреждали, что нельзя проводить экономические реформы без учета социальных и культурных особенностей страны, без осмысления того, что произошло с ней в ХХ веке, ибо в этом случае реформы снова приведут к их отторжению обществом.

Тогда лишь единицы пытались разобраться с результатами этнокультурного эксперимента, проведенного над народом в советское время. Понять, что "строительство социализма" - это настоящая война с народом (а интеллектуалы и интеллигенция в целом были его неотъемлемой частью), которую вела коммунистическая власть, периодически натравливая одну часть народа на другую. В результате власти удалось вытравить в народе основы христианской морали, и так не слишком в нем укорененные, лишить его хозяйственной самостоятельности, способности к независимому мышлению, испытать опыт принудительного труда в сталинских лагерях, а через них прошли миллионы советских людей. В итоге образовалось новое люмпенизированное общество, не знавшее в массе своей, что такое нормальное, цивилизованное отношение к труду, общество, в котором люди десятилетия жили в обстановке лжи и привыкли по-люмпенски относиться как к государству, так и к друг другу, общество, не представлявшее себе, что такое право и правосознание, общество, в котором изъяснялись на особом языке - смеси советского новояза с языком тюрем и лагерей, и этот язык был отражением их сознания. Да и сейчас, когда спустя годы о том же написал Юрий Афанасьев, статью "заметили" немногие. Она не стала предметом общественной дискуссии.

В конце 1999 года российские интеллектуалы в своем большинстве с энтузиазмом поддержали выдвижение Владимира Путина. Участники круглого стола в фонде "Либеральная миссия" тоже вспоминали, как весь цвет российской интеллигенции собрался тогда в "Президент-отеле", продемонстрировав общественную поддержку закулисному решению, озвученному Борисом Ельциным.

А разочаровавшись, стали обвинять народ, который поддерживает власть, потому что в их понимании власть действует так потому, что прислушивается к сигналам, идущим "снизу". Кстати, историки, пишущие о сталинском времени, тоже любят рассуждать о том, что массы безусловно одобряли и приветствовали репрессии, а власть, оказывается, еще и периодически запаздывала, не поспевала за "интенциями" толпы, принуждавшей ее еще больше раскручивать маховик репрессий. Из этих рассуждений следует, что народ сам, добровольно надел себе на голову кусок верблюжьей кожи, которая, стягиваясь под палящими лучами солнца, лишила его исторической памяти, сделав манкуртом. То, что сами интеллектуалы превратились "в холуев из государственной людской" (Василий Гроссман), предпочитают не акцентировать.

Сегодня уже многим понятно, что благополучные благодаря высоким ценам на нефть 2000-е годы ушли не на создание свободной социальной субстанции, в которой только и возможны реальные демократические институты, а на ее подавление и на усиление действующей власти. Большинство же интеллектуалов либо снисходительно взирало на театр абсурда под названием "суверенная демократия", либо так или иначе в нем участвовало.

После того как в августе 2008 года они в порыве великодержавного шовинизма поддержали власть в войне против Грузии, стало окончательно ясно, что кроме традиционного российского деспотизма и нового закрепощения российские интеллектуалы ничего реального в качестве стратегии на будущее предложить не в состоянии. Критической массы свободных интеллектуалов, о которых говорил Межуев, в стране нет, и в ближайшие годы она вряд ли появится. Оптимист скажет, что в России надо жить долго. Я же в этом случае промолчу.