статья Грешный и человечный

Илья Мильштейн, 05.03.2005

Нам тут подбрасывают: двадцать лет назад, слегка погоревав над гробом предшественника, к власти в СССР пришел Михаил Горбачев. Первая реакция: оторопь. Трудно поверить, что всего два десятилетия назад мы жили в СССР и хоронили Черненко, с чувством полнейшей безнадеги вглядываясь в лицо нового председателя похоронной комиссии.

То есть буквально вчера у нас была великая держава, а к ней нагрузкой в заказе полнокровная холодная война с Америкой, цинковые гробы из Афгана, Сахаров в ссылке, 190-я статья за хранение и распространение и 70-я не помню за что. И все это казалось прочным, как бетонная стена, и вечным, как жизнь после смерти, и стало рушиться спустя пару лет после его прихода, и беззвучно развалилось в декабре 91-го. Господи, как время бежит.

Двадцать лет назад новый вождь в пальто и шляпе пирожком на мавзолее от своих собратьев по политбюро вроде отличался лишь возрастом. Пессимистам это внушало особую грусть, как нынче Путин: молод – значит надолго. Оптимисты, не веря собственным словам, рассматривали нового генсека подробней и одними губами шептали: а лицо-то у него человеческое и глаза живые... И это было правдой: в том скопище людских пороков, каким являлся в годы 80-е стенд с физиономиями главного советского начальства, Михаил Сергеевич смотрелся чужаком.

Это была первая неразгаданная до сих пор тайна, связанная с ним: как с таким лицом при безошибочном методе отрицательной селекции в брежневском политбюро он пришел к власти? Другая тайна стала нас мучить позже, когда уже все свершилось: как при таком скромном масштабе личности он оказался одним из величайших политиков ХХ века? Быть может, путь к разгадке – в его человеческих качествах. Быть может, в самой ситуации, сложившейся в стране к середине 80-х, когда даже замшелые члены политбюро начали искать в своем кругу кого-нибудь похожего на человека. Быть может, в его возрасте. Так или иначе, двадцать лет назад на кремлевский Олимп взошел Горбачев, освободивший Родину и ее вассалов от коммунизма.

Одна из версий такова. Страна, доставшаяся молодому генсеку после многолетней гонки на лафетах, была в состоянии куда худшем, нежели ельцинская Россия, подаренная Путину. Речь не только об экономике: мировое посмешище и страшилище, империя зла на глиняных ногах, государство наше вызывало острейшее чувство стыда у всех, кто в нем жил и хоть что-то соображал. Несчастному Черненко было все равно, какой страной он правит и что в мире о нем думают. Живому, честолюбивому Горби это не было безразлично. Он понимал, что без крутых перемен не обойтись, и мягко назвал их перестройкой. Он знал, что на Западе, где жизнь развивалась по нормальным законам человеческого сообщества, экономика функционирует успешней. Он полагал, что соединение лучших черт бессмертного ленинского учения с живым опытом остального мира выведет империю из тупика. Он верил, что в СССР можно построить капитализм под руководством коммунистической партии. Он думал, что машину стоит лишь подлатать – и она поедет. Он не ведал пути и правил почти вслепую, точно зная однако, куда ехать нельзя – и вел ее, чертыхаясь и притормаживая, туда, где кончалось болото, но рушилась его империя, а его самого выбрасывало из машины. Он мог повернуть назад, устроить стране и миру вселенскую Тяньаньмэнь и править до сих пор. К несчастью для империи и к чести Горбачева он не держался за руль.

Великий политик, Михаил Сергеевич оказался обыкновенным человеком. Живым. Самолюбивым. Говорливым до одури. Влюбленным в свою жену. Не похожим на своих бронзовеющих при жизни предшественников и потомков в Кремле, грешным и человечным, вечно рвущимся в толпу, к нам, чуть не расталкивая охрану. Только такой и мог сотворить и натворить с нами все, что мы бы и сами сделали, окажись на его месте. Развалить все, что и так держалось на соплях, только ткни и слегка подергай. Человеческое рифмовалось со свободой.

Двадцать лет спустя этот путь и этот март вспоминать горько. И беда не только в том, что беспредельная власть, какой обладал Горбачев в те годы, стала путеводной звездой для новейшего нашего руководства, и оно ее подгребло под себя, больше ничего не умея. И не в том, что в Кремле утвердился совсем другой человек – из той обслуги, что при Горбачеве вербовалась в путчисты. Просто тогда казалось, что страна наконец выруливает из накатанной колеи многовекового рабства. Михаил Сергеевич представлялся фигурой переломной в российской истории. Теперь вдруг выясняется, что он вместе с Ельциным да царями Александрами были счастливым исключением в тысячелетней традиции. Они ушли в историю, а мы вместе с новым избранником опять выломились из нее, и время потекло вспять, как свихнувшаяся речка. Опять у нас великая держава, гробы из Чечни, цензура, шпионские дела, "Открытая Россия" в узилище. И все это опять кажется вечным и непрошибаемым, как смерть и стенка.

...А двадцать лет назад все было еще впереди. Апрельский пленум, ускорение, трагические безалкогольные свадьбы, возвращение академика, съезды нардепов, отмена шестой статьи, Ельцин, ГКЧП. Беловежская пуща. Жизнь в мертвом государстве только начиналась. Внедорожник "Россия", тяжко громыхая во тьме, вдруг стал разворачиваться в неожиданном направлении. К свободе, как нам тут подбрасывают.

СМ. ТАКЖЕ:
Prognosis.Ru: Развал страны произойдет

Илья Мильштейн, 05.03.2005