Следователь Веры Трифоновой, конечно же, знал, что его подследственная может умереть, если не получит срочной квалифицированной медицинской помощи. Не знал он другого: что ее смерть вызовет такой резонанс. Если бы знал, поостерегся бы ее убивать. Но он этого не знал. А знал он только то, что десятки подобных смертей — это повседневность следственных изоляторов, воспринимаемая судебно-следственной системой как нечто вполне допустимое. И за подобную смерть никто ни с кого не спрашивает.

То же самое знал и следователь Сергея Магнитского. Он вряд ли отличался каким-то особым садизмом. Он просто привык так поступать, следуя общепринятой установке: раз заведено дело, нужно сделать обвинение. Неважно, виновен человек или нет. Не признает вины — надо давить. Любыми способами. Тяжело болен — ну и хорошо, тем скорее признает вину и уйдет под подписку. Жить-то всем хочется. Ну, а если умрет? Тогда дело можно будет закрыть и взяться за новое. Галочка, премия, никаких "висяков"... Такая работа.

Следователи Василия Алексаняна действовали ровно так же. Только Алексаняну в отличие от Магницкого и Трифоновой, повезло. Врач 60-й горбольницы, куда Василия Георгиевича вырвали невероятными усилиями протестующей общественности, сказал мне тогда, что еще месяц — и Алексаняна было бы уже не спасти.

Здоровый на момент ареста Сергей Магнитский, изначально хронически тяжело больная Вера Трифонова, доведенный до края могилы в следственных тюрьмах Василий Алексанян — все это разные люди, разные судьбы, совершенно разные следственные дела. Но под следствием все они столкнулись с одной общей бедой: с хладнокровным равнодушием системы к жизни человека. С какой-то негласной установкой на безоговорочную жестокость к каждому, кто попал в жернова этой системы. С бездумным механизмом, которому неважно, виновен человек или нет, выживет или не выживет, а важно лишь то, чтобы он дал нужные следствию признательные показания, включая и лжесвидетельство, и самооговор — лишь бы в удобной следствию версии концы с концами сходились.

Мы удивляемся: почему суд стал таким абсурдным, алогичным, кафкианским? Да потому что установку он такую имеет — осудить во что бы то ни стало. За логику и разум следователя и судью по головке не погладят. А вот за обвинительное заключение, за обвинительный приговор — похвалят и наградят.

В суде над Василием Алексаняном два года назад наглядно столкнулись два несовместимых друг с другом взгляда на мир: взгляд возмущенной гражданской общественности, которая не понимала, как можно человека в таком состоянии везти в суд, а не в больницу, и взгляд судьи, смотревшей на публику удивленно-ледяным взором и не понимавшей: что ж тут такого, что умирает человек? Мало ли их каждый день в "Матросской тишине" умирает...

Такой же хладнокровно-убийственный взгляд системы сквозит во множестве судебно-следственных дел, из которых до информационного поля доходят лишь единицы. В силу действующих установок следователи и судьи не видят, что человека с почечной недостаточностью, зависящего от гемодиализа, нельзя сажать в тюрьму, потому что оторвать его от гемодиализа — это значит убить, а убийство — это преступление.

Приход к власти выходцев из КГБ превратил систему правосудия в бездумный механизм, задача которого — исправно крутиться, перемалывая жизни и судьбы. "Эффективный менеджмент" этой системы скрупулезно вынесен из практики сталинских времен. Такое слово, как гуманность, худо-бедно звучавшее в позднесоветское время, нынешней власти вообще незнакомо.

Недавно Красноярским краевым судом был приговорен к большому сроку заключения Василий Сидоркин — тяжело больной человек, нуждающийся в постоянном наблюдении кардиолога. Охотник из сибирской старообрядческой семьи, он два срока подряд начиная с 1996 года избирался главой Енисейского района, а в 2005 году на новый срок не прошел и вернулся к своему промыслу. 6 мая 2008 года его арестовали в тот момент, когда он находился в красноярской больнице с инфарктом. Посредник, перекупавший у охотников пушнину и задолжавший Сидоркину изрядную сумму денег, пришел отдавать долг в больницу. В момент расчета в помещение ворвались сотрудники милиции и произвели "захват". Деньги по ложному свидетельству были объявлены взяткой. После 11 месяцев заключения тяжело больного Сидоркина родственники с трудом вызволили из СИЗО под подписку о невыезде.

В мае 2009 года он перенес операцию на сердце, а в середине января 2010-го консилиум врачей направил Сидоркина на срочную операцию шунтирования в Новосибирский кардиоцентр. Но в это время шел суд, и Сидоркин не хотел затягивать процесс перерывом на лечение. Он верил в справедливое решение суда: ведь очевидно, что взятки он не получал. Между тем суд подчеркнуто велся с обвинительным уклоном и сопровождался травлей Василия Сидоркина в местной прессе. В ответ на клевету и домыслы протоиерей Геннадий Фаст, много лет прослуживший в Енисейске, написал в газете "Красноярский рабочий" статью в защиту Сидоркина. После этого судья вынес решение взять Василия Сидоркина под стражу, несмотря на то что у него в момент заседания начался приступ, который после такого решения ужесточился. Врачи скорой помощи заявили о необходимости немедленной госпитализации Сидоркина на носилках, но судья запретил носилки, и в машину человека в бессознательном состоянии конвой тащил волоком. В больнице родственники наблюдали из коридора, как Сидоркину ставят капельницы в руку, прикованную к кровати цепью, пройти в палату конвой им не разрешал. Через 9 дней из отделения реанимации Сидоркина под стражей увезли в тюрьму. 22 апреля судья Афанасьев хладнокровно зачитал приговор: 9 лет строгого режима.

Для человека, нуждающегося в срочной операции на сердце, это смертный приговор. По закону Сидоркину положено освобождение по состоянию здоровья. Но система игнорирует этот закон.

Дело Василия Сидоркина получило огласку благодаря заступничеству протоиерея Геннадия Фаста, публикациям в местной прессе. Что же говорить о других людях, менее заметных и совсем незаметных, которые также попадают в жернова этой системы без вины? А если человек и виновен - разве он не имеет права на жизнь? Больного нужно лечить, а не убивать.

В советское послесталинское время людей худо-бедно освобождали по болезни, по помилованию, периодически случались большие амнистии. Сегодня же условно-досрочно и по болезни из мест заключения выходят единицы, института помилования в стране не существует уже 10 лет, амнистий при путинском режиме тоже не бывает. Очень ждали в тюрьмах и колониях амнистии к 65-летию Победы. Но не дождались: под нее попали менее 100 человек из сотен тысяч.

Конечно, будет хорошо, если распоряжение главы СКП Бастрыкина спасет от смерти хоть кого-то. Но оно не может решить проблемы в целом. Ведь все это и так есть в законах - и что заключение под стражу нужно применять лишь в крайнем случае, и право заключенного на медицинскую помощь и на освобождение по состоянию здоровья. Запрещены пытки, предусмотрена уголовная ответственность за незаконный арест. Законы у нас хорошие, но они не работают.

Если от следователей требуют количество обвинительных заключений, дела "заказывают", судей увольняют за оправдательные приговоры, если президент грозит кого-то там, не разобравшись, уничтожить, премьер-министр требует арестов ради решения какой-то проблемы - как в таких условиях будут работать законы?

Установка системы на бездумную, алогичную жестокость приводит к тяжелой болезни не только судебно-следственную систему, но и все общество в целом. Отрицательная информация зашкаливает. Люди привыкают к тому, что в следственных изоляторах держат смертельно больных людей, что под следствием пытают, в тюрьмах избивают, что на Кавказе ежедневно убивают. Но к этому нельзя привыкать. Подобная привычка разрушительна для психики человека, она приводит к апатии, депрессии, безразличию, к размыванию границ дозволенного. Отсутствие общественной реакции на творящиеся в стране жестокость и беззаконие ввергают все общество в тяжелый нравственный кризис.

Между тем каждый в силах сделать хоть что-то для противостояния этому разрушительному механизму: протянуть руку помощи невинно осужденному, заявить о его праве на жизнь, поддержать его родственников, инициировать пикет, коллективное письмо, поучаствовать в деятельности местной правозащитной организации. Общественный климат могла бы оздоровить консолидация общественных групп для защиты конкретных людей, как это было вокруг дел Василия Алексаняна и Светланы Бахминой.