"Норд-Ост" закрывается. Как сообщалось уже не раз, последний, 410-й по счету спектакль пройдет на Дубровке 10 мая, затем театр отправится в прощальное заграничное путешествие, откуда артисты вернутся на Родину уже безработными. Представление окончено. Всем спасибо.

Никакой тайны в том, почему первый стопроцентно российский мюзикл уходит со сцены, нет. Он стал убыточным. После октябрьской трагедии зрители обходили Дубровку стороной, и ни рекламные ухищрения, ни средства из московской и федеральной казны на восстановление спектакля помочь не могли. Зал не то чтобы совсем пустовал, но это был уже не тот зал, не тот мюзикл, не тот зритель. Патриотическое зрелище по мотивам неплохой книжки для советских подростков уже не вызывало интереса. Преобладали иные чувства, в которых даже теперь, через полгода после теракта, разобраться весьма непросто.

Ясно, впрочем, что зрительский страх быть захваченным в заложники вряд ли можно назвать среди главных причин финансового провала "Норд-Оста". Как известно, здание на Дубровке – среди самых охраняемых мест в театральной Москве. При этом посещаемость других театров, защищенных гораздо хуже, за минувшие месяцы никак не cнизилась. Трудно утверждать с уверенностью, но, похоже, москвичи и гости столицы не слишком верят в реальность чеченской войны и новых терактов. Побоище на Дубровке скорее воспринимается как досадная случайность, шальная пуля, залетевшая в город из каких-то несуществующих мест. Москвичи – народ беспечный и бесстрашный.

В чем же дело? В качестве спектакля, о котором некоторые критики еще до теракта отзывались со сдержанным недоумением? Но мнение критиков раньше ничуть не мешало публике ходить на мюзикл, да и кто после октября всерьез и вслух задумывался о художественных достоинствах и недостатках "Норд-Оста"? Наоборот, посещение боевиков сделало спекталь всемирно известным, дикая эта реклама могла бы привлечь на Дубровку сотни и тысячи новых любопытствующих зрителей. Однако не привлекла.

И тут, быть может, разгадка зрительской отстраненности от спектакля. Все про него знают, но мало кто хочет его смотреть именно в силу избыточности информации, которая к тому же окрашена в черные тона. Телекартинка, где показывают блестящий штурм, вытесняет все остальные. Зрелище отторгается на уровне подсознания, которое порой гораздо сильнее любых так называемых "убеждений" и внятных ответов на непростые вопросы социологов. Ты можешь до хрипоты орать у себя на кухне, что Россия ведет в Чечне справедливую войну, – и хвататься за сердце, вспомнив, что через год твой сын идет в армию. Можешь чистосердечно верить, что в октябре на Дубровке родное ФСБ защитило Россию, – и с ужасом думать о судьбе отравленных заложников. Можешь искренне считать, что "Норд-Ост" стал национальным символом победы русского духа над бандитами, – и обходить Дубровку за километр.

Дело в том, что помимо внятно выражаемых гражданских чувств в любом социуме бродят и чувства иные, спрятанные глубоко в душе. Они честнее и нравственно точнее тех, что принято выражать вслух. Гражданского общества у нас нет. Гражданское смущение, что ли, неистребимо, как в той хорошей пьесе, где в конце народ безмолвствует. Зритель перестал ходить на "Норд-Ост", и это не протест против войны в Чечне. А просто неловко слушать песенки в зале, где убивали людей.

По-видимому, именно этими чувствами руководствовался и директор-соавтор мюзикла Георгий Васильев, когда принимал волевое решение закрыть спектакль. Зная наши обычаи, легко догадаться, что даже в полупустых залах "Норд-Ост" мог бы еще долго идти – денег бы хватило, поскольку на идеологии, тем более контртеррористической, у нас не экономят. Но ощущение неловкости перед зрителями оказалось у Васильева сильней авторского честолюбия. Немногословный, довольно осторожный в высказывании своего мнения об октябрьском спектакле, он, кажется, давно уже понял, что затравленный газами мюзикл играть слишком трудно. Песня летчиков оборвалась навсегда.