Пишу тебе накануне 11/9. Помнишь, как я в прошлом сентябре описывала тебе город и нас в нем - все ходили по улицам, будто получили дубиной по голове, ошарашенные, - да, собственно, так и было.

Только после 11/9 я действительно почувствовала Нью-Йорк своим. Когда мы приехали сюда несколько лет назад, он мне сразу, конечно, понравился, еще бы. Он такой не лезущий ни в какие ворота, такой без дураков - в смысле не прилизанный, не излишне чистенький (чего нет, того нет), и даже не излишне красивый, и богатый, и богемный, со шпаной, кучей иностранцев и несчетным количеством парадов круглый год. И все-таки мне, человеку русско-советскому, это место часто казалось слишком спокойным, а люди - слишком небитыми, чтобы я могла почувствовать себя действительно дома. "Нельзя жить так хорошо, надо портить себе удовольствие", как писал Ильф в "Записных книжках", понимаешь? Все мне казалось, что тут никогда ничего не случалось - ну в смысле войны и беды, без которых, как нам по российской привычке кажется, не происходит настоящего-то взросления нации. Чушь это, конечно, порядочная, но так мне тогда казалось. И вот после сентябрьского шока я моментально почувствовала себя дома - в этом месте появилась рана, все бросились ее вместе затягивать, и моя славянская тяга к страданию и коллективизму была совершенно удовлетворена.

Теперь, год спустя, в журналах, газетах и по телеку без конца обсуждают, изменилась Америка за этот год или нет. Мнений на этот счет три: 1) Америка никогда уже не будет прежней, 2) Америка не изменилась и измениться не может, 3) Америка и изменилась, и нет. Не могу тебе отвечать за всю страну - я в ней, поселившись в Нью-Йорке, живу лишь отчасти, - но без сомнения больше всего изменился Нью-Йорк - не столько дома, сколько жители. Конечно, вся страна простаивает в аэропортовских очередях, пока досматривают багаж и каждого проверяют. Но это, кажется, в практическом смысле и все. Житель, условно говоря, Айовы как жил, так и живет, только что маленький американский флажок прикрепил к антенне автомобиля. Вдобавок к тому большому, что всегда висел у него над входной дверью.

Другое дело наш чудный многострадальный град. В Даунтауне, на юге Манхэттена, где стояли башни, исчезло больше ста тысяч рабочих мест, и это ощутимо. Только что я говорила по телефону со своей знакомой, которая с сентября по декабрь прошлого года жила с семьей по гостиницам и знакомым - они жили так близко от Близнецов, что долго не могли не только вернуться в свою квартиру, но даже и взять вещи. Окружающие здания были или проломлены-пожжены, или в лучшем случае настолько залеплены снаружи и внутри густым слоем цементной, асбестовой, пепельной пыли, что жить там было даже нечего и думать.

Сейчас, слава богу, люди почти все уже вернулись, но многие уехали из этого района насовсем. Его пытаются поднять - с помощью федеральных, штатских, городских и частных денег. Роберт Де Ниро даже придумал и провел там в этом году новый кинофестиваль, который так и назвал "Кинофестиваль Даунтауна". Де Ниро, как и многие другие, хотел помочь привлечь туда людей, чтобы они там ходили, покупали, пили и ели - одним словом, тратили деньги. Ведь он и сам там рядом живет. Для этого же там устроили сейчас и одну хитрую выставку. На ней работы известных современных художников размещены в разных зданиях, и чтобы попасть из одного раздела выставки в другой, нужно пройти по улице - а там, понимаешь, магазины, кафе и прочие соблазны.

Задолго до годовщины по телевизору начал идти, нарастая, поток передач про одиннадцатое сентября. А сейчас уже, конечно, все полно этим - пресса, разговоры людей, сам город. На площади Юнион-сквер, где в прошлом году был самый большой, наверно, стихийный мемориал, где горели сотни свечей, в одном углу пели молитвы буддийские монахи, в другом черная девушка - негритянские блюзы, к земле скотчем были прилеплены куски ватмана, на которых люди писали и рисовали, а толпа двигалась между всем этим, вытирая глаза - там вчера я видела "стену плача", хоть она так не называется, конечно. Это просто пять больших стендов, к которым можно крепить листы бумаги, лежащие вместе с ручками рядом на столах. Люди сидят за столами, пишут и вешают на стену - для каждого листка есть отдельное место. Я посчитала: на двух стендах висело уже по 250 листов, и еще на трех по 125. Уже при мне люди начали крепить их к нижнему краю стенки, так как все "ячейки" были уже заполнены. Наверно, их каждый день снимают, я думаю, чтобы можно было писать дальше.

А в другом месте я увидела три картины, которые сначала по цвету показались мне просто огромными кусками железа, но вблизи оказались холстами. Рядом стояла женщина с девочкой, художница из Калифорнии. Это очень странный проект, начатый ею в октябре 2001 года, через месяц после событий. Она назвала его "Единая кровь". Люди брали капельку своей крови и буквально размазывали ее на большом холсте. В Хьюстоне, Сан-Франциско, Вашингтоне так уже "нарисовали" по полотну. Теперь в Нью-Йорке та же художница с мужем (их зовут Клэр Леммел и Дэвид Джоунс) хотят начать еще один холст, круглой формы, и послать его по всему миру впитывать кровь Земли, так сказать. У них даже будет скоро свой веб-сайт, посмотри когда-нибудь, если интересно: OneBlood.info

Мне кажется, чувства американцев по поводу происшедшего хорошо вкратце выразил ведущий популярного ток-шоу Джон Стюарт, человек очень остроумный и обычно совсем не сентиментальный. Но выйдя в эфир в первый раз после событий, потрясенный, как и все остальные, он произнес:

"Я скорблю, но не впадаю в отчаяние. Знаете, все эти разговоры о "необычайном вероломстве, хитроумности, умении собраться вместе" этих ребят-террористов... Это чушь. Любой дурак может что-нибудь взорвать. Любой дурак может разрушить. Но когда я вижу людей буквально со всей страны, разбирающих завалы с ведрами в руках, пытаясь восстановить разрушенное, - это невероятно. Вот почему мы уже победили. Это свет. Это демократия. С этим они ничего не поделают. Они живут в хаосе, а хаос непродуктивен.

Мое окно выходило на Всемирный торговый центр, и сейчас его нет. Его атаковали. Этот символ американской изобретательности, и силы, и труда, и коммерции - его больше нет. Но вы знаете, куда теперь мое окно смотрит? На статую Свободы. Главный вид, открывающийся теперь с юга Манхэттена - статуя Свободы. Этого не перешибешь. Мы сделаем перерыв, и я собираюсь перестать размазывать сопли по себе и своему столу. Мы собираемся вернуться к своему делу. Будет весело и смешно, будет как было всегда. И я вас благодарю. Мы сейчас вернемся". (Тут должна быть фраза, которую ведущий говорит перед рекламной паузой)

Я сижу сейчас с открытым окном, у нас тепло, и меня все время преследует запах - точно такой же, как был год назад: сгоревших двухсот этажей с двумя тысячами заживо сгоревших в них людей. Я чувствую его уже второй день подряд, а ведь я совсем не склонна к мистике. Странно, а?

P.S. Побежала забирать Нюшу и вспомнила, что завтра, когда мы придем утром в школу, все дети и родители (из тех, кто сможет остаться) встанут по периметру школьного двора, взявшись за руки. А потом третьеклассники, в том числе и Нюша, споют песню, специально выученную к этому случаю, с учительницей, бывшей певицей. А потом, вместе с остальным городом, мы помолчим в минуту молчания в 8.46.

Но вот сделала перерыв в писании тебе письма, и за это время у нас объявили повышенную тревогу, Orange Alert, вторую степень риска - оранжевую лихорадку, не знаю как лучше сказать по-русски. И стало снова страшно, и понятно, к чему чудился запах.

Письма с Манхэттена - Грани.Ру, 17.09.2001