Уроки войн

Длительность обеих чеченских кампаний измеряется годами. Партизанская война в республике идет до сих пор. Но и открытое противодействие регулярных сил чеченского сопротивления армии России продолжалось значительно дольше, чем иракская кампания США и их союзников. Чтобы обеспечить даже формальный контроль над всей территорией Чечни, которая более чем в 25 раз меньше Ирака, российским войскам и в 1994-1995-м, и в 1999-2000 годах нужно было до полугода, тогда как боевые действия против войск Саддама Хусейна в 2003 году продолжались чуть больше трех недель. Столицу Чечни Грозный российские войска дважды брали штурмом с огромными жертвами как среди жителей города (в том числе и русских), так и в рядах российской армии. Багдад же был взят практически без боя.

Иракская армия прекратила сопротивление, после того как перестала получать приказы своего политического руководства. В тоталитарных обществах смещение или смерть диктатора часто приводит к анархии. Подавленная социальная энергия с шумом вырывается наружу, подобно перебродившему вину из неосторожно раскупоренной бутылки.

Чеченское общество совершенно иное. Разумеется, его нельзя назвать демократическим с точки зрения норм западного общества, однако здесь в силу исторических обстоятельств сохранилась так называемая "военная демократия" - такая социальная организация была, например, у ранних викингов готов и гуннов, пока у них не сложился наследственный статус вождя. Там, как и в Чечне, вожди и полководцы выдвигались из народа, поэтому на смену одним тут же приходили другие. После убийства Джохара Дудаева в апреле 1996 года его место занял Зелимхан Яндарбиев, которого затем сменил Аслан Масхадов, опирающийся на легитимную для чеченцев процедуру выборов. Примерно такая же схема замены лидера проявляется и на уровне отдельных боевых отрядов чеченцев, поэтому и сейчас смерть или арест лидера отряда не приводит к его распаду.

Важнейшим механизмом, обеспечивающим высокий уровень мобилизации чеченского общества, является "историческая память". Она отягощена воспоминаниями о многовековых попытках насильственной колонизации Чечни.

С XVIII века вплоть до наших дней происходили столкновения между горцами и российскими войсками. Более полувека длилась Кавказская война. Пожалуй, самый поучительный ее этап связан с именем генерала Ермолова. С 1816 по 1827 год он командовал войсками, покорявшими Северный Кавказ, и прежде всего территории, населяемые чеченцами. Его послания чеченцам обычно содержали неприкрытые угрозы: "Малейшее неповиновение, набег или грабеж - и ваши аулы будут разгромлены, семейства распроданы, родственники повешены".

При Ермолове для российских генералов и офицеров стали нормой грабежи, мародерство и торговля пленными горцами. Так, в 1823 году генерал Вельяминов, один из ближайших сподвижников Ермолова, учинив кровавый погром в чеченских селениях, благословил продажу караногайцам двух тысяч пленников, захваченных в Чечне. В другой экспедиции тот же генерал приказал: "Жен и детей разменять на наших пленных, а тех, кои за разменом оставаться будут, и мужчин отдать казакам в услуги". Таким образом, торговля пленными и заложниками - факт не только горской, но и российской традиции. Стратегия Ермолова была основанная на принципах тотальной и демонстративной жестокости. "Я желаю, - повторял он, - чтобы ужас, навеваемый моим именем, охранял наши границы сильнее, чем цепь крепостей, и чтобы мое слово значило для туземцев более чем смерть".

Чего же добился на Кавказе генерал Ермолов? Читая нынешнюю российскую прессу, можно подумать, что он оказался победителем в Кавказской войне, хотя на самом деле после отставки генерала (1827 год) она продолжалась еще до середины 1860-х годов. Его стратегия вызвала небывалый до того подъем сопротивления. Она стимулировала объединение горских народов и быстрое распространение и утверждение на Северном Кавказе ислама, обеспечившего идеологическую основу для длительной войны и консолидацию разрозненных племен и этнических групп, ранее враждовавших между собой. Колонизаторская политика России от Петра I до Путина привела лишь к тому, что Чечня навсегда осталась "горячей точкой" России, а чеченцы – неразоруженным враждебным гарнизоном.

Ничего похожего не наблюдается во взаимоотношениях Ирака и Америки. Даже при том, что в последние годы СМИ Ирака вели непрерывную антиамериканскую пропаганду, она не имела особого влияния - во-первых, потому что была официальной и, следовательно, ей, как и всей власти, не доверяли; во-вторых, у иракцев не было негативного исторического опыта общения с американцами. Но, может быть, еще важнее то, что США, в отличие от России, не ставят себе задачу затащить Ирак в состав своей федерации. Между тем именно в том, что руководство России не может допустить даже мысли о Чечне вне своего государства, состоит корень чеченской проблемы. Для удержания республики в составе России чуть ли не в каждом чеченском поселении (уже по крайней мере во всех крупных) размещены российские воинские гарнизоны, но чем шире площадь соприкосновения населения и армии, тем ожесточеннее взаимная ненависть обеих сторон и меньше вероятность нахождения основ для компромисса.

Уроки мира

Военный опыт России в Чечне может быть полезен мировому сообществу только как пример от обратного – так делать не нужно. Но у России есть и опыт мирного решения чеченской проблемы.

В августе 1996 года в городе Хасавюрте между Российской Федерацией и Чеченской Республикой был подписан мирный договор. Однако прочного мира он не принес. Причин тому много, но одна из них особенно очевидна и поучительна. Средств, выделяемые Россией на восстановление Чечни тотально разворовывались (частично еще в Москве, остальное в Чечне, где они направлялись на вооружение боевиков). В 1997 году президент Ельцин на встрече с Масхадовым перед телекамерами произнес одну из знаменитейших своих тирад: "Черт его знает, куда подевались 800 миллионов рублей, выделенные на восстановление Чечни".

Неудачу Хасавюртовского договора можно было бы списать на обычную российскую расхлябанность в сочетании с прогрессирующей коррупцией, если бы в другой стране и в иных политических условиях не проявились похожие процессы. В Израиле умеют считать деньги, здесь отлажена государственная машина; за полвека израильско-палестинского противостояния государственные деятели научились вести переговоры с палестинцами, и, казалось, весьма успешно. Однако и здесь мирный процесс оборвался и сменился войной. Когда началась новая фаза израильско-палестинского конфликта, обнаружилось, что руководители Палестинской автономии, так же, как и лидеры полунезависимой Чечни, использовали годы мира вовсе не на экономическое развитие своего края и не на социальное благополучие его жителей, а на создание целостной и разветвленной инфраструктуры терроризма.

Итак, мирные договоры, как и военные победы еще не являются гарантией долгосрочного мира.

У американцев, бесспорно, больше ресурсов, чем у русских и израильтян. Казалось бы, велики и возможности США в деле восстановления Ирака после войны и падения Саддама. Однако и Америка неизбежно столкнется с проблемой разворовывания средств, выделяемых на цели реконструкции. Американским чиновникам неизбежно надо будет опираться на какие-то иракские организации. Но где же найти надежных партнеров в стране, где после 40 лет диктатуры разрушены до основания все институты гражданского общества? Америка уже испытывает растущие трудности такого рода в Афганистане. На средства американских налогоплательщиков нужно восстановить уже две страны, каждая из которых в десятки раз больше Чечни и Палестины по населению и территории. Не окажется ли эта ноша слишком тяжелой для Америки?

Оптимисты говорят: "Ирак богат нефтью, и даже если здесь нельзя будет в ближайшее годы построить демократическое государство, можно все же обеспечить стабильность по образцу соседних стран, таких, как Кувейт или ОАЭ". Однако тут не учитывается специфика стран, рассматриваемых как образцы. Это малые государства (около 1,5 млн жителей), где большая часть доходов от экспорта нефти распределяется между 30-40% населения, связанных клановыми отношениями с вождями племен, владеющими нефтеносными территориями. Сам принцип распределения богатств в этих странах резко уменьшает вероятность возникновения здесь внутренних политических конфликтов. Но такой тип архаической стабильности не может быть воспроизведен в Ираке. Это большая страна, насчитывающая более 20 млн жителей, преимущественно горожан. Среди них много социальных маргиналов, особенно склонных к бунтам и волнениям. Такие люди, как правило, пополняют отряды криминальных и/или террористических организаций. В условиях диктатуры порядок поддерживался исключительно страхом жестоких наказаний. Сейчас это невозможно. Чтобы занять миллионы жителей страны производительным трудом, необходимы не годы, а десятилетия, поскольку нужно будет выстроить совершенно новую экономическую инфраструктуру. И все это время иракцы будут перекладывать ответственность за свои проблемы не на Саддама, а на американцев. Даже в России, куда более модернизированной, чем Ирак, и тоже богатой природными ресурсами, люди, уставшие от длительных реформ, стали идеализировать прежних коммунистических лидеров (особенно Сталина), а все свои беды связывать с происками Запада и российских реформаторов как агентов его влияния. Ирак же является часть арабского мира, буквально переполненного ненависть к Западу и Израилю как его форпосту.

Штурм и натиск хороши в войне, но не помогают добиться победы в мирном обустройстве жизни. Богатство и высокий политический статус Америки также не гарантируют ей успеха в налаживании мирной жизни в Ираке. И в этом отношении для нее могут быть поучительными неудачи России в Чечне, равно как и неудачи Израиля в Палестине. В целом же военные победы даются странам легче, чем мирные, но если цивилизованный мир не найдет рецепт стабильного политического и экономического развития архаичных и квазимодернизированных обществ, то может столкнуться с проблемами еще более сложными и трагичными, чем иракская и чеченская войны.