Как выглядит убийца? Можно вспомнить персонажей Хичкока или Тарантино, можно посмотреть на стенд «Внимание, розыск» или вчитаться в описания, данные Родиону Раскольникову Федором Михайловичем Достоевским. А можно пойти на спектакль «Час восемнадцать» в Театр.doc. В течение 36 минут зрителям показывают портретную галерею современных убийц. Мы знаем имена этих людей, и мы знаем имя их жертвы. Суда над ними (как и над всеми остальными из списка 60-ти, составленного американским сенатором Бенджамином Кардином) в нашей стране и в наше время не будет, поэтому театр сам решил вынести им приговор.

Люди, убившие Сергея Магнитского, вряд ли различимы в толпе. Уверенный в своей правоте и в стабильном достатке судья Алексей Криворучко, циничная красотка - врач «Матросской Тишины» Александра Гаусс, бездумный гопник – тюремный фельдшер Саша, наглый и ненавидящий весь мир следователь Олег Сильченко, бесчеловечная и одинокая женщина-судья Елена Сташина, безответственный запуганный обыватель – фельдшерица скорой помощи, настолько серая, что даже не имеющая имени собственного. Мы ежедневно сталкиваемся с такими героями нашего времени.

Однако режиссер Михаил Угаров сознательно перенес на сцену имена реальных людей, участвовавших в планомерном уничтожении Магнитского. Как было сказано на обсуждении после спектакля, те актеры, кто не считал правильным использовать реальные имена в спектакле, его уже покинули. Угаров также рассказал, что никто из персонажей спектакля не пошел на контакт с театром и при этом никто не предъявил никаких претензий, не подал в суд и т.д. «И не подадут», - выразили уверенность зрители. Им ни к чему лишний шум и не нужно внимание, они уверены в своей невиновности, но не готовы ее доказывать: они только детали государственной машины по переламыванию костей, а детали не имеют своего «я» и не имеют чести.

Так кто же эти маленькие люди, стоящие в самом низу путинской вертикали, кто эти маленькие убийцы? Персонажи, имеющие реальные имена, в то же время являются типажами, демонстрирующими стандартные модели поведения винтиков сегодняшней государственной системы. Первое, что их объединяет, – они не чувствуют личной ответственности за то или иное решение, за то или иное свое действие: винтики знают, что они только винтики. Второе – это их полная бесчеловечность. В остальном они разные – кто просто равнодушен, кто циничен, кто испытывает ненависть, а кто-то руководствуется принципом «моя хата с краю». В одних мы можем заметить остатки стыда, в других – только наглую уверенность в своей правоте. Но все они, повторю, абсолютно безответственны и бесчеловечны. «Да люди ли они вообще?» - задается вопросом режиссер. Судья при исполнении служебных обязанностей - не человек», - говорит персонаж по фамилии Сташина. "Судья тоже человек, и у него есть права», - как будто отвечает ей коллега, оказавшийся волей режиссера на том свете.

Получается, что эти безличные люди-функции становятся людьми-людьми только в момент Страшного суда. Но это какой-то ветхозаветный суд. Режиссер не оставляет своим подсудимым никакого шанса. Режиссер не оставляет своим подсудимым никакого шанса. Может быть, он ждет их искреннего раскаяния? Вряд ли. Он не верит, что «они» могут раскаяться. И поэтому им не положено горячее питание, им никто не подаст стакан кипятка, а только умоет их руки кипящей водой из закопченного в аду чайника. Их не ждет милосердие. «Мы» не готовы простить «их».

Режиссер как будто ножом разрезает тело нынешнего российского общества на две половины: судьи и подсудимые, менты и несогласные, власть и «очкарики». По России ходит призрак, призрак гражданской войны. Но настолько ли велика разница между теми, кто стал последними людьми в жизни Сергея Магнитского и нами с вами. «Вы ведь часто проходите мимо Бутырки или «Матросской Тишины». Вы знаете, что там творится в этот момент? Вот и я не знаю», - обращается к залу фельдшер, сделавшая погромче радио, чтобы не слышать, что происходит сзади нее в машине скорой помощи с умирающим человеком. И залу должно стать в этот момент стыдно, если, конечно, сидящие в нем люди готовы судить не только других, но и себя.

Пожалуй, это самый страшный момент в этом спектакле - этот вопрос, брошенный в зал одной из подсудимых. Лие Ахеджаковой, смотревшей в тот день спектакль, не хватило в постановке крика, надрыва - ведь речь идет о таких страшных, таких жестоких вещах. Но режиссер рассказывает о случае Магнитского каким-то обыденным, непафосным тоном. И этот тон как нельзя лучше подходит к тому, о чем повествуется в спектакле. Это обыкновенный фашизм маленьких людей, всего нашего общества, безответственного и бесчеловечного, такой привычный, такой будничный фашизм.