Клубные чтения, состоявшиеся в конце прошлого года в питерском отеле "Гельвеций", в середине января отозвались приступом коллективного бешенства на главном телеканале страны.

Давний и небескорыстный пропагандист советского завтра, лауреат многих отечественных литературных премий Дмитрий Быков в балагурной беседе с редактором журнала "Дилетант" Виталием Дымарским, как всегда, изощренно славил СССР. Потом многие в соцсетях посчитали, что литератор был выпивши. Но дело в том, что ностальгия Быкова по коммунистической утопии давно опьянила его чувства. Пытаясь угодить всем, он запутался в риторике и, затронув священные темы нынешнего политического патриотизма, оказался под шквалом обвинений в прославлении нацизма.

Могучий военспец Игорь Коротченко в передаче "60 минут" криком звал генерального прокурора заняться изучением "преступления", совершенного на "чтениях".

Быков воспевает СССР слишком изощренно. Тогда как генерация новых политических патриотов, мобилизованных верхами после 2014 года, требует мрачной идеологической узости, советской простоты сталинского розлива. Для них Быков - конкурент по распилу выгод и благоприобретений от советского наследия.

Между тем разговор в "Гельвеции" начался банально - с тонких шуток по поводу Шолохова. Быков утверждал, что редакция заказала ему статью о "Поднятой целине", тогда как на самом деле - о "Тихом Доне". Об этом романе Быков регулярно пишет и высказывается самым восторженным образом (в том же "Дилетанте" 7 лет назад). За много лет выработался у него такой разухабистый канон во славу романиста из станицы Вешенской, с множеством аллюзий и своеобразной диалектикой. Шолохову Быков неизменно поет аллилуйю, но имена его известных критиков перечисляет самым почтительным образом.

Шутейный разговор во славу "Тихого Дона" перескочил с подачи кого-то из питерских слушателей на тему Гражданской войны в России, и тут всплыло имя Власова.

По Быкову, "самое страшное" в России - междоусобная война, не прекращающаяся столетиями. "Я скажу вам самую страшную вещь и попрошу вас всех ее забыть. И очень надеюсь, что то, что я сейчас говорю, не покинет пределов этого зала, - разжигал он публику. - Первая книга, которая выйдет в серии ЖЗЛ в результате новой перестройки, будет биография генерала Власова".

Теперь Быкова почем зря обвиняют в том, что он пишет биографию генерала-предателя. Он заявил лишь, что при новой российской оттепели снова станет возможным обсуждать феномен власовского движения и тогда он станет автором биографии того, чье имя носит это движение. И не факт, что он создаст панегирик.

Дмитрий Львович знает, что есть фальшивый патриотизм, который способен превратить святые понятия в прах. Он знает и то, что миллионы крестьян, загнанных в колхозы, ограбленных, лишенных религиозных святынь, потерявших родных, угнанных в лагеря или умерших в искусственно созданных голодоморах, готовы были обратить оружие не только против Гитлера, но и против Сталина. Попав в плен в начале войны, они уже были обречены: родина в лице "верховного" заранее отреклась от них. И похожи они были на брошенных обезумевших коней, рыщущих в поле. Яркий этот образ, созданный пером Солженицына, вмещает в себя многие грани национальной трагедии времен Второй мировой войны, когда огромные области страны оказались под сапогом поработителей. Когда сотни тысяч молодых мужчин, попавших в плен, оказались не нужны собственным властителям. Когда 70 миллионов бывших советских граждан должны были вырабатывать личное отношение и к идеологии и практике нацизма, и к идеологии и практике советского коммунизма (ведь от последнего они избавились невольно).

Но одно дело заниматься интеллектуальной эквилибристикой в разговоре о "Тихом Доне", а другое - касаться темы немецкой оккупации, столкновения двух идеологических и военно-политических систем, в тиски между которыми попал обычный человек. Быкову в данном вопросе не удалось пройти между Сциллой и Харибдой. Можно быть уверенным, что он хотел восславить силу советской власти, сокрушившей гитлеризм, но не сумел передать всех смысловых нюансов. И даже не смог пройти минное поле еврейского вопроса.

То место из его речи, где вопрос этот всплывает, показывает его беспомощность как пропагандиста. Он хотел показать себя умелым агитатором, которому подвластны больные вопросы отечественной истории. Комиссаром, способным их истолковывать в нужном для очередной правящей партии смысле. Однако хамелеонство не всегда приносит нужный результат.

Пассаж Быкова о тех, "кто собирался жить в свободной России, освобожденной гитлеровцами", - это недвусмысленное отмежевание от бывших советских людей, которые на оккупированных территориях захотели свободы от идеологий. Лауреат многих литературных премий не справился с подтекстом живой истории. Советские люди под властью Третьего Рейха свободными не стали. Свободными они становились только тогда, когда сопротивлялись любому человеконенавистничеству.

Быков "абсолютно уверен, что Гитлер бы добился той или иной, но все-таки популярности в России, если бы истребление евреев... не было его главной задачей". Вот что, к примеру, вспоминал киевский священник Алексей Глаголев, спасавший во время оккупации евреев, русских и украинцев. 28 сентября 1941 года, накануне массовых казней в Бабьем Яру, он обратился к городскому голове, профессору А.П. Оглоблину, с просьбой помочь еврейке Изабелле Миркиной и ее малолетней дочери. Но "бледный и растерянный" Оглоблин отказался, заявив, что ничего не может сделать. Он был типичным трусом и "умыл руки". Так что подобные Оглоблину русские и украинцы вполне соглашались принять "счастье" из рук коричневых палачей.

Алексей Глаголев, ныне причисленный в Израиле к "праведникам мира", подчеркивал, что вслед за евреями Украины пострадало русское и украинское население оккупированных городов и сел. Сплошь и рядом за малейший намек на неподчинение карательные отряды устраивали в деревнях показательные казни, заживо сжигали взрослых и детей. Именно поэтому у оккупантов вскоре запылала земля под ногами.

В ситуации ада на земле люди становились свободными, когда вели себя человечно и жертвенно. И во время бесчинств, творимых гитлеровцами, и во время разгула сталинских опричников.

В год "болотной революции" Быков сумел, тоскуя по советскому прошлому, записаться в "оппозицию". В то же время изображения этого оппозиционера на огромных рекламных баннерах висели в московском метро, на улицах столицы. Смотрелось это анекдотично, но в эпоху иллюзионизма воспринималось общественностью как нечто естественное.

А нынче военспец на ТВ называет его "гражданином Быковым", якобы прославившим нацизм и тем нарушившим Уголовный кодекс. Так редактор "Национальной обороны" интерпретировал привычную для Быкова словесную эквилибристику. Не разобравшись, что он свой в доску. Они что, эти телевизионные Игори Коротченко, Евгении Поповы, Ольги Скабеевы, Дмитрии Киселевы и прочая, не понимают, что поэт всего лишь хотел советские ценности утвердить наиболее виртуозным способом? Да нет, прекрасно понимают - об этом говорит тот факт, что другого "оппозиционера" и старого поклонника СССР (с генералом Макашовым в придачу), журналиста Олега Кашина, привлекли в качестве эксперта при обсуждении грехопадения Быкова. Кашин сейчас живет в Лондоне, отбросил маску демократа и активно поддерживает все, что исходит от партии власти. Но в передаче "60 минут" он заступился за право Быкова высказываться по любому поводу, за право высказывать разные взгляды при обсуждении проблем истории и общества. Это не показалось ведущим преступным. Кашину позволено - не потому, что у него есть право на разномыслие с господствующим мировоззрением. А потому что ему на текущий момент следует реабилитировать себя перед лицом либералов (как выразилась Скабеева). Для общей пользы дела.

А вот Быкова для той же пользы нужно публично сечь. Чтобы другим неповадно было, чтобы Уголовный кодекс РФ висел над головами обывателей вполне реальной угрозой. И еще потому, что любовь к СССР отныне не повод для ее сентиментальной эксплуатации ловкими литераторами. Любовь к СССР теперь может служить только по прямому назначению - для утверждения единственно правильной идеологии.