Поэт Лев Рубинштейн опубликовал в "Гранях" статью "Нетрадиционные танцы" – размышления об особенностях межнациональных конфликтов в России. Я увидел этот текст практически сразу после публикации, но, если честно, не придал ему особого значения: отстаиваемые автором идеи кажутся мне простыми и самоочевидными.

Однако сетевым сообществом эта статья была воспринята крайне неоднозначно. И ладно если бы гневом возгорелся один Максим Соколов со своими подпевалами, но и среди моих друзей по переписке раздались возгласы возмущения. Например, журналист Николай Троицкий не просто осудил текст, но и вынес нелицеприятный вердикт самому автору.

Наибольший гнев аудитории вызвало саркастическое предложение Рубинштейна в качестве альтернативы людям, танцевавшим лезгинку на Красной площади, "традиционным образом пописать посреди улицы или украсить строительные заборы традиционными, проверенными временем лексико-фразеологическими образцами коренного фольклора, или бабахнуть традиционную петарду перед носом гипертонической пенсионерки, или - в крайнем случае - освежить традиционную рвотную лужу посреди вагона метро". Этот пассаж критиками единогласно был объявлен русофобским, оскорбляющим национальные чувства читателей.

У меня нет привычки комментировать и разъяснять собственные тексты, тем более я не намерен напрашиваться в адвокаты Льву Семеновичу. При желании он и сам ответит на претензии в своем журнале или на форуме статьи. Мне бы хотелось рассмотреть, как упомянутый текст в очередной раз поднимает вопрос о границах пристойного и допустимого в описании и критике российской современности.

Начнем с того, что статья "Нетрадиционные танцы" не является ни программным манифестом, ни публицистическим новаторским шедевром. Она ровно и ясно излагает взгляды незаурядного автора на очевидную проблему. А форма эссе, казалось бы, своей близостью к литературе потакает субъективизму и снимает ограничения на остроту пера.

Однако Рубинштейн, на мой взгляд, совершил роковую для читателя ошибку: противопоставляя город и деревню, традиционный уклад и мультикультурный, он забыл или не посчитал нужным отметить, что в России после господства советской эпохи и за пределами городского ареала традиционализм как устойчивый культурный тип практически перестал существовать.

Стихийные хороводы не готовы водить не только русские горожане на Красной площади, но и жители отечественных поселков и деревень на своих нивах и пажитях. Реконструкция – удел либо профессиональных фольклорных коллективов (отрады конформизма), либо субкультурных маргиналов, сторонящихся "местных" в большей степени, чем своих же "городских".

По сути в России сегодня мы имеем куда более простую градацию: люди очевидно асоциальные и антикультурные (преступники, больные тяжкими формами алкоголизма и наркомании etc.); люди, поддающиеся социализации и культурному воздействию, но не испытывающие к этому осознанной тяги и стремления (большинство россиян); и люди, готовые иметь гражданскую позицию, для которых понятия "культура" и "социум" обладают ценностным смыслом и влияют на их модель поведения. Как бы парадоксально это ни звучало, но в последнюю группу Лев Рубинштейн входит не только вместе со своими сторонниками, но и с подавляющим большинством своих оппонентов и критиков. Даже самых радикальных.

Ведь чтобы начать в публичной переписке обсуждать, как хороша жизнь при Путине и как замечательна будет жизнь при царе-батюшке или дуче, нужно иметь уважение и доверие к слову – несущей опоре европейской цивилизации. Чтобы зайти в Интернет и последними словами обругать известного поэта и писателя, мало иметь букет комплексов - надо обладать тягой к вербализации и пусть и увечными, но представлениями о значимости полемики и диалога.

Рубинштейн всего лишь тронул трясину, которую до него всколыхнула редакция русской службы BBC со своим опросом об употреблении читателями одеколона и антифриза, а после нее маркетинговая служба концерна Unilever с интернет-рекламой дезодоранта Rexona о русских женщинах, которые по статистике мало пользуются дезодорантами и, соответственно, плохо пахнут. А еще совсем глубоко в ней завязли радетели православного благочестия, воюющие с современными художниками.

Возможно, что уровень потребления дезодорантов на душу населения в России ниже, чем в странах Европы: для многих наших граждан дезодорант, презерватив и ежедневная смена белья являются не столько незнакомыми продуктами, сколько предметами недостижимой роскоши. Но только таким людям и Интернет представляется атрибутом другого мира. А значит, просить через Всемирную сеть русских читательниц лить на себя ароматную воду ради их менее преуспевающих или везучих согражданок в высшей степени непродуктивно. Так же, как устраивать онлайн опрос об употреблении антифриза или использовании туалетной бумаги, которые периодически проводит BBC на своем сайте. Даже православный, обуреваемый желанием побольнее вдарить художнику по разным местам за оскорблеЯние религиозного чувства картиной, должен понимать или догадываться, что эта каляка-маляка что-нибудь да значит, особенно если она выставлена в определенном публичном месте.

Парадоксальная ситуация: асоциалы и близкие к ним личности готовы по праздникам и круглым датам вспоминать о "своем" Пушкине и отмечать события священной истории. А люди, пусть и в разной степени и порой случайным образом, причастные к опыту слова, с легкостью примеряют и принимают на себя грехи асоциалов. Сострадая им и возмущаясь обличениями.

Увы, это абсолютно советский ход вещей. Именно в совке, когда естественные социальные связи и группы были изолированы, или уничтожены, или претерпевали деформацию под тяжестью государственного пресса, их место заняли связи формальные или мнимые. В 60-е ходил даже анекдот про двух братьев с противоположными судьбами. Один в войну был командиром партизанского отряда, орденоносцем, второй – предателем и полицаем. После победы первый спился, а второй, отсидев, стал председателем колхоза, и все потому, что при устройстве на работу в графе о семейном положении первый писал, что у него брат в войну был полицаем, а второй – что его брат партизан-орденоносец. Вот так и сегодня, по старинке, кто-то готов радоваться не своим победам, а кто-то - скорбеть от не своих бесчинств.

За "собственную" поруганную традицию возмутились читательские умы, когда им указали на тотальный характер многих малоприятных реалий нашего быта. Малоприятных для читателей, но не для тех, кто эти реалии плодит. По всей очевидности, для кого-то облегчиться в подъезде – радость и приятность, равно как и устроить петардовую канонаду под носом у прохожих, и прочистить желудок в вагоне метро, и написать на заборе или стене лифта выразительное слово. И по всей очевидности этих кого-то очень и очень много, имя им легион. И они вовсе не стремятся подвести под свое поведение оправдательную концепцию и объяснить себе и окружающим, зачем они так поступают. Они не способны обидеться на Рубинштейна в первую очередь из-за того, что и не подозревают о его существовании. Они просто живут, руководствуясь полуживотными инстинктами и импульсами. И ни под какое высокое определение народа эта общность пока не подпадает.

Один мой знакомый культуролог исследовал период времени, когда одной из доминант народной культуры стала разбойничья, а вслед за ней унылая бурлацкая песня. И очень сокрушался знакомый такой их популярности, и считал, что в распространенности этих жанров проявило себя косное нежелание русских идти путем культуры и прогресса. Но каким восхищением анонимными авторами этих произведений проникаешься сегодня, слушая народные сборники Шаляпина! С какой наблюдательной отстраненностью, жестокой искренностью и милосердным сочувствием тем авторам удавалось описать свой грешный, нехитрый и нелегкий быт, быт близких им людей. И что пришло им на смену? Военные песни, эстрадные песни, убогий шансон и попса...

А где же люди, способные увидеть человеческое в нынешних бессловесных кудеярах? Они все здесь: в Сети, в ЖЖ, пишут книги о гастарбайтерах для полурубинштейнов, квазирубинштейнов и антирубинштейнов. Кичатся своей способностью быть сразу в двух мирах: играть буквами на экране, а в "реальной" жизни "решать вопросы" с конкретными пацанами и капитальными людьми.

Да, на мой взгляд, никакой битвы на заснеженной равнине между "правыми" и "левыми", "либералами" и "консерваторами" у нас не происходит. Не гремят орудия, не работает принцип "ни пяди земли врагу". Нас всех – нас в самом широком смысле как жителей вчерашнего СССР – несет на расколотых льдинах временами бурная, а временами стихающая река. Но кто-то предпочитает на льдинах плясать (кто как умеет). А кто-то общается друг с другом, обмениваясь выкриками:

- Почему вы не признаете равенства для всех перед законом?!

- А зачем вы отрицаете своеобразие русского пути?!

- Как вам не стыдно игнорировать дело Сычева?!

- А почему вы глумитесь над святым для нашей культуры воинским братством?!

И все же в этом плавании Лев Рубинштейн находится ближе к твердой почве, нежели его собеседники-оппоненты. Поскольку стремление объяснить-оправдать эксцессы социальных преступлений – то же самое, что покрывать их. И ах как бы хотелось, чтобы беспорядок и разобщенность в нашу жизнь действительно вносили лишь очевидно деклассированные и деструктивные личности. Чтобы в подъездах мочились только люди определенно низкого образования и достатка. Тогда можно было бы хоть на минуту поверить в сказку о неряшливом нелегальном эмигранте, засоряющем православную Москву. Но вот кто-то из русских нагадил в Лондоне полонием, и это отнюдь не гастарбайтер. А кое-кто из вчерашних комсомольцев, а ныне кремлевских олигархов устраивает в публичных местах Куршевеля пьяные разгулы, что твои десантники в ЦПКИО им. Горького. Увы, подобные перечисления можно продолжать долго.

Поэтому, господа, не ругайте Рубинштейна: он пишет, что считает нужным. Ведь если замолчать, останется лишь топот ног, да скрип льдины.