Москва горела всегда. На этом привычном объяснении всех наших несправедливостей и неурядиц вековыми традициями можно было бы и закончить. Но что-то мешает.

Я помню, как еще в 90-х начали полыхать один за другим ветхие домишки, окружавшие мой дом в Сретенских переулках. На их месте вырастали замысловатые малоэтажные особняки с ценой за метр, которую коренные соседские москвичи даже и не стремились узнать – что толку? Тогда меня это не очень заботило - я понимал, что убитые семьюдесятью бесхозными годами, они уже не могут быть восстановлены, да и ценности особой не представляют. Саднила лишь слегка ностальгия по родному пейзажу московских проходных дворов со всей этой бестолковой мелочью. Стояли эти домики рассыпающиеся и безлюдные, разве что какой бомж угорал в тех пожарах. Но на то он и бомж, чтобы помереть.

Затем стали воспламеняться дома посолиднее. Некоторые вообще оказывались постфактум историческим памятником, занесенным куда-то там для охраны. Они в большинстве своем тоже пустовали, но, как выяснялось, в ожидании реставрации. Денег вечно не хватало, зато хватало бездомных, которые упорно лезли во все заколоченные щели в поисках крыши над головой. Вот, объясняли мне, и долазились: пьяный окурок – и нет памятника. Не дождался он своей инвестиции. Многие памятники не дождались, включая Манеж.

Но в прошедшем году начались совсем уж интересные дела. В сентябре загорелся известный "дом Быкова" архитектора Кекушева на 2-й Брестской. Повис он в неясном статусе "выявленного объекта культуры", повисел, да и загорелся. Все бы привычно, да жили в нем, несмотря на "расселенный" статус, все дворники того района, а вовсе не бомжи, как сообщало районное начальство. Жили дворники спокойно два года, о чем уверенно рассказывают местные жители. И трудно мне поверить, что жили они там без ведома того самого начальства. И еще труднее поверить, что сами эти дворники – люди, ценящие свою солидную муниципальную работу, – подпалили свой дом. Во всяком случае, прыгали они из окон горящего дома, по рассказам очевидцев, в полном недоумении.

В декабре еще один "выявленный объект" - палаты Гурьевых в Потаповском - горел, и оттуда тоже прыгали гастарбайтеры – с женщинами и детьми. Ну хорошо, думал я, дикие все же люди, могли и не уследить за проводкой. Хотя сгорел он совсем слегка, и всего за три дня до приезда городской комиссии, не потрудившейся даже рассмотреть его охранный статус: сгорел и сгорел, а что осталось – убрать.

А 2 января не стало странного дома в Царицыне. На горе себе я знал жильцов этого дома. Знал, что отстаивают они перед городом свое право жить там, где поселились еще в 1930-е. И что, проиграв безнадежно московские суды, дошли до Верховного, где адвокаты предсказывали им хорошие шансы. А еще знал и видел своими глазами, что дом этот, хоть и деревянный, содержался жителями - профессиональными инженерами-электриками – заботливо и по последнему слову техники. Знал про грамотную, с большим запасом надежности внешнюю электропроводку, пакетники и пожарную сигнализацию в каждой комнате. Да и загорелся он как-то странно – с пустующих комнат на первом этаже с отключенным электричеством, в переборках стен загорелся, в отсутствие большинства жильцов (в кино ушли), в праздничный день. Правда, вот женщины с детьми оставались на втором этаже, но сигнализация сработала, успели выйти. А дома уже нет, и суда не будет.

И тут я понял, что я боюсь. Потому что моя дочь и бывшая жена живут в старом доме в центре Москвы. И про дом этот некоторое время назад стало известно, что выкуплена земля под ним известной всем столичной компанией. Правда, из-за кризиса вопрос о расселении замер на время. И дом тот большой и каменный, но переборки-то в нем деревянные, и горят они очень даже хорошо. И с чего-то пришла на ум мысль: а прыгать им с шестого этажа высоковато будет...

И еще я вспомнил, что этот страх мне уже знаком. Ощутил я его впервые в 1999 году, когда взлетали на воздух дома с сотнями спящих в них жителей. Я не знал тогда, кто взрывал, да и сейчас не знаю достоверно. Но ясно было, что мы все обязаны что-то делать. Я и делал что мог: проснувшись ночью от звука мотора, шел проверять, правда ли этот фургон привез продукты в соседний ларек или бригаду ночных дежурных водопроводчиков, а не мешки с гексогеном в мой подвал. Знаю, что так поступал в Москве не я один. Еще я думал, что есть люди - там, "наверху", от которых тоже как-то зависит прекращение этого безумия. И если они это "как-то" делают плохо, то я должен потребовать от них выполнения долга. Но боюсь, что эта часть программы удалась мне гораздо хуже... И вот сегодня этот страх вернулся.

В моей стране люди ценят память о другой всеобщей беде – Великой Войне. Иногда мне кажется, что эта память чересчур довлеет над нами, мешая жить и двигаться вперед. Но бывает и так, что эта память помогает если не понять, то хотя бы найти название происходящему сегодня. Все мы со школы знаем, как назывались люди, сжигавшие в наших деревнях дома с запертыми в них женщинами и детьми. Знаем, какую кару готовил для них наш народ и как эти люди закончили свои дни.

И испытав страх сегодня, вспомнив свои упущения 99-го года, я хочу знать: почему в Москве горят дома и из них прыгают женщины и дети? Если мои подозрения оправдаются и хотя бы один случай окажется поджогом, я хочу знать, кто это сделал. По чьей воле я пользуюсь комфортом обновляющейся Москвы, думая при этом постоянно, не оплачен ли он хотя бы одной человеческой жизнью. И если это действительно сделали люди, я знаю, как их назвать и какой кары потребовать для виновных.