Как это ни удивительно, но у него, наверное, был шанс избежать обвинительного приговора. "Он мог бы свидетельствовать" - я уже цитировал эту фразу из "Шпигеля" два года назад. Иван Демьянюк мог бы покаяться в убийствах, выдать бесценные для историков тайны лагеря уничтожения (бытовая жизнь "шестерок" при фабрике смерти, их психология и т.д.) и рассказать о том, что исполнял свою палаческую работу под угрозой смерти. Как это случилось в земельном суде в Хагене в 1966 году, где были оправданы пятеро из шестерых эсэсовцев из того же Собибора.

К слову, они вполне могли лгать. Мог соврать и Демьянюк, имитируя раскаяние. Мол, только на 92-м году жизни он вспомнил, что служил в концлагере, что был причастен к убийству почти 30 000 человек и что теперь ему как-то не по себе. Однако деваться пленному красноармейцу было некуда - либо смерть от голода, либо служба в зондеркоманде. Не исключено, что такая линия защиты повлияла бы на приговор.

Дело в том, что у немецкой юстиции в деле Демьянюка имелись свои проблемы.

Во-первых, тысячи немцев-"работодателей" ушли из жизни, так и не представ перед судом либо отделавшись ничтожными сроками. Вообще в первые послевоенные годы в Западной Германии, вопреки бытующему у нас мнению, власти не так уж усердствовали в поисках палачей. Переломным стал процесс Эйхмана в Иерусалиме, давление мирового общественного мнения и появление в Германии рассерженных молодых людей, которые стали задавать вопросы о преступном прошлом отцов. Во-вторых, тот же Демьянюк был не только палачом, но и жертвой гитлеровского (и сталинского, отрекшегося от своих пленных) режима.

Сдавшись, он действительно стоял перед выбором: умереть или пойти служить нацистам. Впрочем, далеко не всякий пленный оказывался в СС, и не у каждого руки были по локоть в крови. Джон Николаевич обвинялся именно в этом.

За него хлопотали адвокаты, безуспешно пытаясь доказать, что документы в деле Демьянюка сфальсифицированы, словно весь мир сговорился посадить его на скамью подсудимых. Они каялись за него: мол, даже в том случае, если он убивал, то куда ж ему было деваться. А сам подсудимый предпочел молчать.

Закутанный в плед, чтобы не мерзнуть, в темных очках, чтобы никто не мог заглянуть ему в глаза, он сидел в инвалидном кресле, демонстрируя немощь. Это была тоже линия защиты, только другая. Ни в чем не сознавшись и не покаявшись, пристыдить тех, кто судит несчастного оклеветанного старика. Он молча отвергал все обвинения: и показания своего сослуживца Данильченко, и сведения о личном номере, и предъявленный суду аусвайс с фотографией, выданный ему еще в 1942 году на базе СС "Травники" под Люблином, где он проходил спецподготовку для службы в охране лагерей. Так Демьянюк и приговор выслушал: с каменным лицом, как бы не понимая, что ему там переводят с немецкого на украинский. Только плед попросил с него снять: жарко.

Все подобные дела отчасти схожи, и можно вспомнить, с какой горячностью защищал себя Эйхман в Иерусалиме, когда пытался доказать, что лишь послушно выполнял чужие приказы. Однако, находясь еще на свободе в Буэнос-Айресе и тайно, но под диктофон рассказывая про свою жизнь местному неонацисту, он сожалел исключительно о том, что не сумел довести до конца работу по "окончательному решению" одного известного вопроса. И Демьянюк, пока был не стар и бодр, от души глумился над свидетелями обвинения в Израиле. Кричал им "шалом" и все норовил пожать руку. Собственно, уже тогда можно было догадаться, что этот ветеран войны неисправим и "свидетельствовать" не станет.

Теперь он осужден и выпущен на волю - дожидаться итогов кассации в суде высшей инстанции. Ибо опасности Демьянюк уже не представляет, а справедливое возмездие в цивилизованном суде вовсе не предполагает излишних мучений для престарелого эсэсовца. Достаточно того, что он признан виновным. Быть может, здесь, в столице Баварии, Демьянюк и окончит свои дни, чтобы предстать перед инстанцией самой высшей - высылать-то его практически некуда. Значит, остается Мюнхен - город-символ, вроде Нюрнберга, до которого отсюда рукой подать.