"А кортики офицерам надо вернуть. Спасибо большое. Все, на этом закончим. Благодарю вас".

Пожалуй, это был самый драматичный момент вчерашней пресс-конференции. Публика вошла во вкус, точно зная, что Путин способен много часов подряд отвечать на вопросы, и люди еще тянули руки, кричали и размахивали плакатиками, а он уже поднимался с места. Хотя прошло всего три часа с небольшим. Владимир Владимирович устал, ему надоело, причем с первой же минуты, о чем он честно предупредил собравшихся во вступительном слове. Мол, "совсем недавно было послание" и он "даже не знает, что еще сказать". Но раз уж вы все приперлись, читалось в подтексте, то давайте, спрашивайте.

Первый вопрос от "самого опытного участника кремлевского пула", как его представил Песков, настроения гаранту не улучшил. Гамов из "Комсомолки" сообщил Путину, что "стране очень тяжело", и Путин откликнулся мрачным анекдотом. Про черно-белую с виду жизнь, в которой черная полоса сменяется полосой еще более черной. Правда, потом он поправился, привычно отметив, что пик кризиса пройден, однако тональность была задана и депрессия стала определяющим чувством.

Проявлялось это по-всякому.

Во внезапных паузах, когда он буквально не знал, что говорить - например, про Чайку и его прославленных детей. В том, как он первыми попавшимися словами оправдывал расходы на войну в Сирии: дескать, не больше тратим, чем на учения, а еще "тренируемся". При том, что цена несоизмерима, если вспомнить о жертвах теракта над Синаем и сбитых турками летчиках, не говоря уж о жертвах тренировочных бомбежек. А также о том, что по счетам ближневосточной войны платить только начинаем. И в той дикой оговорке, когда он, словно полемизируя с Кадыровым, на свой лад покручинился о смерти Бориса Немцова: "...он избрал такой путь политической борьбы - личных атак и так далее... Но это совсем не факт, что человека надо убивать".

Точнее, Путин не оговорился, а проговорился и приоткрылся: так он и думает о своих врагах, которых далеко не всех надо убивать. Но случай характерный. Уставший и подавленный, он перестал жестко контролировать себя, и вот результат. Вместо намеренной, хорошо просчитанной грубости или сочувственной лицемерной фразы с уст его внезапно срывается фраза правдивая. Что на уме, то и на языке, и это провальная ситуация для разведчика.

А провалено буквально все - и адреса, и явки, и пароли. Шестнадцать лет подряд он пугал, успокаивал, охмурял, вербовал целую страну, достигая в этом деле огромных успехов, и вдруг что-то пошло не так. То ли в Крыму, то ли в Донбассе, то ли в Сирии, то ли в Турции. То ли как-то вообще по жизни. Непонятно и необъяснимо, он же в принципе не допускает ошибок. И вот надо отчитываться за прожитый год, будь он проклят, и спецмероприятие, которое всегда доставляло ему столько удовольствия, внезапно обернулось пыткой. И он, который устанавливал рекорды беспрерывного общения со страной и миром, прекращает беседу, изумляя вопрошающих. Поскольку обрыдли все.

Враги с их вопросами про Чаек, Турчака и Катерину Тихонову. Обеспокоенные лизоблюды с плакатиками типа "За матушку Россию!". И этот Горбачев из Севастополя, которому хочется произносить сталинские тосты и носить кортик. Ладно, верну вам кортик.

По сути это и вправду был римейк послания, зачитанного двумя неделями раньше. Но там, в Георгиевском зале, он читал по бумажке, изредка отступая от текста, чтобы повеселить отборную публику рассказом о том, как Аллах лишил разума Эрдогана и его приспешников. А тут надо было отвечать на вопросы, и далеко не все из них согласованы, приходилось импровизировать. Раньше получалось, теперь не получается, настроение не то, да и что, собственно, кроме затверженных пустых фраз можно сказать про кризис, которому нет конца? И даже явно заготовленная хохма про турок, которые не то "решили лизнуть американцев в одно место" и сбили российский самолет, не то согласовали эту акцию с Белым Домом, порождала лишь новые, тягостные вопросы, на которые у Путина ответа нет.

Одно дело если речь идет о самодеятельности Эрдогана, которого тем не менее прикрывает НАТО, и совсем другой выходит сюжет, если Анкара заранее договорилась с Вашингтоном. Тогда получается, что американцев почему-то не страшит перспектива превратиться в радиоактивный пепел, и что это значит - бог весть. Пожалуй, от таких новостей и мучительных загадок настроение и впрямь может сильно ухудшиться. На всю жизнь.

В итоге все пошло наперекосяк. Он хотел успокоить целевую аудиторию, но лишь усилил тревогу. Собирался откровенно, то есть откровенно издеваясь, как в старые добрые времена, ответить на самые каверзные вопросы, но чаще сбивался и терял нить разговора, нежели давал сколько-нибудь внятный глумливый ответ. "Мне все осточертело, и вы, журналисты, в первую очередь, - мог бы он сказать, - и если вы думаете, будто я знаю, что надо делать, то сильно заблуждаетесь. Я не знаю, что делать с этой экономикой, с этой войной, с этой страной. Было черно, станет еще чернее. Да и пропадите вы пропадом и заколитесь своими кортиками! Всем спасибо, я ухожу, я устал". Однако в большой политике есть свои правила, которым необходимо следовать, свои нормы, свой политес, и он ничего такого не говорит, а просто сворачивает пресс-конференцию на полуслове. И не уходит.