В тот день, когда у Мединского проснется совесть, Россия станет свободной.

Странная эта, бессмысленная и бессодержательная фраза вертится в голове, ничего с собой не могу поделать. Ну да, глава нашего банно-прачечного ведомства являет собой образец бесстыдства, но разве их мало там, на Олимпе, чиновников и прочих вершителей судеб, чье личное духовное преображение могло бы сопутствовать чуду преображения России? Их там тьмы и тьмы, и ежели вдруг устыдится за дела свои любой из Игорь Иванычей или, не знаю, Шойгу, то эффект, с учетом политического веса указанных товарищей, будет куда сильней.

Я уж не говорю о Самом. Только вообразите, что он, осмыслив содеянное и сгорев со стыда, уйдет из Украины, уйдет из Сирии, уйдет в монастырь. Разве сравнить с Мединским? Не только нравственные, но и политические последствия будут совершенно иные, если внезапно прозреет и покается Путин.

Однако вспоминается почему-то второстепенный министр, и можно, чутко прислушавшись к себе, догадаться, в чем тут причина. А причина в том, что Владимир Ростиславович посажен у нас на культуру, и это слово болью отзывается в несогласных наших сердцах, когда Мединский открывает рот и что-нибудь изрекает. Или когда пишет. Короче, при лицезрении министра и прослушивании его очередных речей у отдельных граждан возникает такая тоска по мировой культуре, какую и знаменитый поэт вряд ли испытывал. Нестерпимая тоска.

Что Путин? Он работает вождем и обречен, подобно всем любимым руководителям, совершать преступления против человечества. И что нам Шойгу, который для того и живет, и служит, чтобы отдавать честь, бомбить и убивать. Разумеется, министр культуры в эпоху перехода от демократии к тоталитарному бардаку и развалу просто обязан быть таким, как Мединский. Однако торжество отрицательного отбора в этой сфере человеческой деятельности воспринимается куда острей, нежели в иных областях.

Игорь Иваныч - он и есть Игорь Иваныч, какого ни возьми, хоть с яхтой, хоть с собачками. Иное дело Владимир Ростиславович и скандалы, связанные с ним. Тут прямо хватаешься за голову и окончательно впадаешь в отчаянье при виде того, что совершается дома. Узнавая, к примеру, от Мединского, что Россия не Европа, горестно озираясь вокруг и вопрошая: а кто ж мы тогда? Африка, что ли, или Антарктида? Отчасти да, похоже.

Главная беда в том, что министр, творя всякие привычные нам безобразия и произнося типовые речи, апеллирует к базовым интеллигентским ценностям. Скажем, к патриотизму, но в его нынешней модификации, в которой древний фашизм причудливым образом соединяется со злободневным маразмом. Так в заявлениях и рескриптах Мединского рождаются перлы типа "Рашка-говняшка", и в навозной куче сверкает бюджетное жемчужное зерно. Понятно, глава департамента, сидящий на скудных денежных потоках, хотел сообщить, что сгноит в нищете режиссеров-русофобов, но сказал то, что сказал. То есть оскорбил священную нашу державу, и подчиненным потом еще пришлось за него отдуваться, объясняя россиянам и высшему начальству, почему заговнился министр. Дескать, это он как писатель баловался с метафорой, а чиновник Мединский никогда бы себе ничего подобного не позволил.

Теперь, за пару дней до заседания, в ходе которого будет решаться вопрос о лишении министра ученой степени доктора исторических наук, он пробует на зуб другую нашу сакральную скрепу. Он говорит про свободу слова, на которую покушаются враги. Используя в качестве предлога те как бы малозначимые факты, что в своей диссертации Мединский не отличает русского языка от церковнославянского, не ведает о том, что Лютер переводил Библию на немецкий, путает германцев с итальянцами, слабо представляет себе скандинавов, ссылается на источники, которых в жизни не читал, и вообще воспринимает историческую науку как искусство сведения счетов со всеми, кто когда-либо невосторженно отзывался о России.

Отвечая злопыхателям, министр культуры сравнивает их с цензорами советских времен. Изображает из себя жертву гонений. Вроде академика Вавилова, поэта Пастернака, а то и прозаика Солженицына. Мединский косит под вольнодумца и диссидента, и эти его слова вызывают, конечно, сильные чувства. Разыгрывается фантазия, и воочию видишь тот костер, на который вступает наш Джордано Бруно, и невольно оглядываешься в поисках дровишек. Тяжко, говорю, слушать, когда циничный лжец и невежда примеряет на себя терновый венец мученика. Вдвойне тяжко, когда осознаешь, что этот человек заправляет в России культурой. Если бы командовал армией или пыточным комитетом либо воровал в особо крупных, перенаправляя себе в карман нефтедоллары и забавляясь с разными уточками в их укромных домиках, во дворцах и на яхтах, то было бы полегче.

Вот потому и больно, и тоскливо, и абсурдная фраза вертится в голове. Мол, в тот день, когда у Мединского проснется совесть, Россия станет свободной. Скорее в этой фразе заключена та безнадежная мысль, что век воли не видать, но мечтать не запретишь, а вера в чудо скрашивает однообразные будни. К тому же министр по меркам чиновным довольно молод и, вероятно, еще долго будет вписан в элиту и в окружающий политический пейзаж. Так что придется его бесконечно выслушивать, печально вздыхая, но и надеясь тайком: а вдруг?..

Все-таки человек хорошим вообще-то делом занят: фильмы смотрит, картинки разглядывает, книжки читает и даже пишет. Будем считать, что поединок министра с культурой и собственной совестью в самом разгаре, исход борьбы непредсказуем, что же касается России, то история ее навевает думы противоречивые. Оптимистичные по сути, чем бы ни кончился поединок.

Почитаешь, послушаешь Мединского - и хоть в петлю лезь. Ознакомишься с мнением его оппонентов - и как-то душа оттаивает. Жива историческая наука, жива культура, и вольное слово в ней овеяно бессмертной славой, назло и вопреки дуракам и мракобесам. И душителей своих, и плагиаторов, и чиновный сброд, невзирая на локальные поражения, она тоже поминает. Мелкой строкой в сноске, без лупы не разглядишь.