На открытии выставки в Сахаровском центре 15 февраля. Фото: Ян Рачинский.

Я вырос в стране, которая ненавидела Елену Георгиевну. К Андрею Дмитриевичу принято было относиться как к блаженному даже в ортодоксально-коммунистической среде, презиравшей и проклинавшей диссидентов. Вся ненависть, которую это "агрессивно-послушное большинство" испытывало к Сахарову, но не хотело забывать о его прошлых заслугах, выплескивалась на нее. Она не создавала водородную бомбу. Не была трижды героем социалистического труда. И еще она не была русской. Само ее существование способствовало поддержанию старого шовинистического мифа о том, как евреи и армяне оболванивают доверчивых русских людей, даже академиков. Она была и еврейка, и армянка. И еще она была иллюстрацией мифа о неблагодарности "нацменов", которые продолжают пакостить русским людям даже после того, как воспитываются в "правильных" номенклатурных семьях.

Им легко было ее ненавидеть.

Я познакомился с ней неожиданно. Я сидел на ступеньках зала заседаний на Новом Арбате, на встрече народных депутатов СССР из Межрегиональной депутатской группы и, раскрыв рот, слушал Сахарова. И тут я услышал громкий шепот. "Что он говорит! Почему он это говорит?"

Я обернулся. Рядом со мной на ступеньках сидела Елена Георгиевна. Вообще-то она не просто его любила. Она хотела, чтобы он был идеален. Даже когда он был идеален, она требовала большего. Этим чувством можно было только любоваться. Как и ее непримиримостью. Она была просто и отчаянно непримирима ко злу. И это было не ироничная уверенная непримиримость Новодворской. Это была не трагическая непримиримость Афанасьева. Это была не самоотверженная ранимость Сахарова.

Это было презрение. Холодное презрение к тем, кого и людьми-то назвать можно было только в очень условном смысле. Это презрение они чувствовали даже на расстоянии. Потому-то они ее так и ненавидели всю ее долгую красивую жизнь.

Конечно, Андрей Дмитриевич в любом случае отправился бы на свою Голгофу, с ней или без нее. Но она была его великой опорой. Она вдохновляла его. Она понимала его. И она не щадила себя ради него. Этот их поздний роман - яркая иллюстрация того, как абсолютное взаимопонимание рождает абсолютное чувство.

Уже когда его не было, она оставалась камертоном его нравственности - и нашей тоже. Она прекрасно понимала, что будет в оккупированной чекистами стране. Даже войну с Украиной она предсказала за десятилетия до ее начала, когда одернула Солженицына, начавшего, в продолжение своего шовинистического маразма, что-то бубнить о Крыме. Она предупредила терявшего остатки совести писателя, что его призывы приведут к новой Югославии - и не ошиблась. Сейчас у нас есть "большая Югославия", которая так страшила всех несколько десятилетий назад. Она, как всегда, оказалась права.

В стране, в которой из Сахарова спешно делают "секретного академика", а все связанное с его великим гуманистическим наследием закрывают, уничтожают и облаивают, памяти о ней места нет. Впрочем, вряд ли ей нужна была бы память в такой стране. Она не мечтала о другой России. Она готова была ради этой другой России жертвовать здоровьем, нормальной жизнью, покоем в старости.

И проиграла. Не она. Россия проиграла. Россия - то самое село без праведника, от которого остался только заплеванный грязный кабак. Но если когда-нибудь грязь отмоют а негодяев выгонят или посадят на кол, о Елене Георгиевне вновь вспомнят. Тотчас.

Мы не дадим о ней забыть.