Справка

Последнее слово Ирины Халип

Высокий суд!

Все эти дни, пока шло разбирательство, я пыталась понять одну вещь: каким образом на одной скамье подсудимых оказались мы втроем. Дело в том, что я не знакома с Сергеем Марцелевым (я рада, что хоть теперь мы будем знакомы). Я много лет знаю Павла Северинца и знаю, что он один из самых добрых, умных и талантливых людей, которых я когда-либо в своей жизни встречала. Но проблема в том, что мы все представляли интересы разных кандидатов и вообще не пересекались во время избирательной кампании.

Тогда почему, собственно, мы здесь? Может быть, потому что мы все вместе шли по проезжей части, на которую вышли? Во всяком случае, на протяжении судебного разбирательства государственный обвинитель с упорством, несомненно достойным лучшего применения, доказывал только это: что мы вышли на проезжую часть. Да, мы вышли. Эта вещь совершенно не требовала доказывания, поскольку мы ее не отрицали. Но мы шли в составе колонны, в которой с нами передвигались еще 40 тысяч человек, таких же, как мы. Тогда что получается? Может быть, нас вытянули из колонны добровольно? В смысле, случайно. То есть мы оказались случайными некими людьми. И если бы нас там не было, то в этот день на скамье подсудимых на нашем месте сидели бы какие-то другие, произвольно выхваченные из колонны люди. В этом случае, я счастлива, что на этой скамье сидим мы, а не другие люди, потому что, поверьте, я никому, даже своему злейшему врагу, не пожелала бы оказаться на моем месте.

По отношению к моей семье власть применила тактику выжженной земли. Они хотели раздавить ее полностью, чтобы не осталось ничего, даже капли крови от нас. И это случайностью быть не может. Значит, все, что здесь происходит, это не случайность, а закономерность. И значит, мы втроем выбраны не в произвольном порядке, а совершенно осознанно. Что у нас общего?

Наверное, то, что мы привыкли говорить вслух, говорить громко те слова, которые остальные произносят шепотом на кухне при телефоне, накрытом подушкой, как в 70-е годы. И то, что мы пытаемся вгрызаться в Конституцию и требуем соблюдения наших конституционных прав и свобод, мы кричим "Дайте нам собраться, дайте нам высказаться. У нас есть право на свободу выражения, свободу высказываний, свободу митингов и шествий", а нам уже долгие годы говорят "Нет, ребята, это неверно. Конституция – это как деньги, у одних есть, у других нет. Если бы вы примкнули к объединению "Белая Русь", у вас бы были конституционные права и свободы, а так – у вас нет их, просто потому что вы – другие, вы не такие как все, у вас кровь зеленого цвета и голова на винтах".

Но в том-то и трагедия, что мы такие же. У нас голова не на винтах. У нас кровь такого же красного цвета и у нас точно такие же права и свободы, как и у всех остальных граждан Республики Беларусь. Мы очень хотим, мы мечтаем их реализовывать и пытаемся это делать. И поэтому нас сажают в тюрьмы, поэтому нас судят, поэтому нас разлучают с нашими семьями. Поэтому я не смогла даже в суде увидеть своего мужа Андрея Санникова, хотя мы с ним, не разлучаясь ни на секунду, проходим по одному уголовному делу, а судят нас в разных судах и я не уверена, что мы с ним вообще успеем увидеться.

Кстати, об Андрее Санникове. Мне здесь в суде довелось отвечать на вопрос: так все-таки вы шагнули с тротуара на проезжую часть в качестве журналиста или в качестве жены? И я тогда ответила: несомненно, в качестве жены. Тем же вечером, по окончании судебного заседания, я села и глубоко задумалась: а в самом деле, чего во мне было больше в тот день 19 декабря на площади? Это был в большей степени профессиональный долг или супружеский долг, или гражданский долг? И сегодня могу ответить: по сто процентов и того, и другого, и третьего.

Я всегда останусь журналистом, чтобы ни было. Я всегда останусь женой Андрея Санникова, и я счастлива, что из всех женщин мира он выбрал именно меня. И, наконец, я всегда останусь гражданкой Республики Беларусь, если меня, конечно, не вышлют и не лишат гражданства, как это делали в Советском союзе, но я, тем не менее, надеюсь на лучшее, потому что это свойство человеческого организма.

Вчера моя мама сказала мне: "Ира, если тебя снова посадят, я больше не буду врать твоему сыну, я не буду ему рассказывать, что мама уехала в командировку. Я расскажу ему всю правду. И про злых дядей, которые забрали маму и папу, и еще про одного злого дядю. Про всех злых дядей, который сидят здесь, в этой стране, на этой земле".

Я думаю, что даже если меня не посадят, на что я все-таки надеюсь, мальчику пора рассказать правду. Пусть он, наконец, знает, в какой стране, в каком обществе и в какой ситуации, личной, семейной, ему выпало жить.

Дословно

Ирина Халип

Я спросила его: как тебя выпустили? Он ответил: "По-идиотски! Как по-идиотски посадили, так же, по-идиотски, и выпустили!"

"Новая газета", 14.04.2012

Ирина Халип

После трех месяцев полной изоляции я смогла увидеть мужа в тюрьме. В пятницу, правда, его видел адвокат, но и адвокат, и Андрей Санников были предупреждены администрацией колонии, что если их разговор выйдет за рамки уголовного дела и надзорных жалоб, то встреча будет прервана и больше адвокаты не получат к нему доступа. Их предупредили, что встреча адвоката и подзащитного будет проходить под аудио- и видеозапись и под надзором представителя администрации. Именно поэтому адвокат потом рапортовала, что Андрей якобы "выглядит неплохо и жалоб на здоровье не имеет". Это тоже было условием.

Когда же я вчера увидела Андрея, меня потрясло, насколько изможденным он выглядит. Это человек, который за три месяца прошел минимум 10 лет сталинских лагерей.

Его мать, которая тоже была на свидании, все 4 часа обратной дороги из колонии плакала. Потому что первой фразой сына были слова "Я не надеялся, что еще когда-нибудь тебя увижу".

Андрей не мог мне ничего сказать конкретно. Было видно, что ему это запрещено.

"Моя отсидка закончилась в сентябре. Дальше начались пытки", - только и сказал Андрей.

Напомню, что в сентябре его перебросили из Новополоцкой колонии вначале в Витебскую тюрьму, затем в Могилевскую тюрьму, потом в Бобруйскую колонию, затем опять в Могилевскую тюрьму и, наконец, в колонию "Витьба-3".

Все это время Бог знает, что с ним происходило. Но очевидно, что он подвергался пыткам.

Андрей дал мне понять, что еще в Могилевской тюрьме, куда его привезли 16 ноября, ему угрожали убийством меня и нашего четырехлетнего сына. Если этим еще в тюрьме КГБ не брезговал сам господин Зайцев, то стоит ли удивляться, что подчиненные использовали его методы.

Андрей понимает, в каком тяжелом положении я нахожусь. Учитывая комендантский час по приговору суда, я обязана открывать дверь поздним вечером, когда они звонят со словами "Откройте, милиция!". Так ко мне может прийти кто угодно, и я не смогу не открыть дверь.

Андрей готов умереть сам, но не позволит причинить вред нам с Даней. Таким образом еще 20 ноября из него выбили прошение на имя Лукашенко.

А теперь давайте зададимся вопросом, почему же Лукашенко, получив столь вожделенную бумажку, не размахивал ею на пресс-конференции в декабре, когда говорил, что политзаключенные не хотят писать прошения и поэтому сидят. Они не хотят писать, но из них выбивают эти прошения под пытками и угрозами. Тем более что, в отличие от всех остальных, у Андрея маленький ребенок и жена - осужденная с отсрочкой.

Очевидно, что Лукашенко вовсе не были нужны прошения о помиловании. Это отмазка для журналистов, которые ему задают вопросы. У него другая задача. Его задача - не выпустить политзаключенных живыми. Если бы Лукашенко нужны были бумажки с их подписями, неужто он бы не воспользовался бумажкой с подписью его самого сильного соперника? Неужели он промолчал бы об этом на пресс-конференции в конце декабря?

Но он промолчал. И это лишний раз доказывает, что его подлинная задача - физическое уничтожение своих соперников. С этой же целью в могилевскую тюрьму, подальше от возможных свидетелей, отправили и Николая Статкевича. Поэтому и не отпускают больного Дмитрия Бондаренко.

На прощание Андрей приложил к стеклу записку, где было написано: "Речь идет о спасении жизни. В любой момент меня могут убить".

Хартия'97, 25.01.2012

Ирина Халип

Уважаемые Светлана Владимировна и Людмила Александровна!

Я, гражданка Беларуси Ирина Халип, обращаюсь к вам как жена политзаключенного Андрея Санникова и мать четырехлетнего Даниила Санникова. Надеюсь, что вы, как жены и матери, поймете меня.

Мой муж, кандидат в президенты Беларуси, был брошен за решетку в день выборов. Его приговорили к пяти годам лишения свободы за участие в выборах и мирной демонстрации протеста. Лукашенко расправился с ним за всё — за то, что Андрей был сильным соперником, за то, что имеет опыт государственной службы, за то, что, уйдя в отставку с поста заместителя министра иностранных дел в ранге Чрезвычайного и Полномочного Посла, остался значимой фигурой в политике. Он имел все шансы победить на выборах (если бы они были честными) и выстроить нормальные отношения и с Россией, и с Западом. За это и сидит в тюрьме.

Сейчас ситуацию можно назвать критической. Белорусские спецслужбы делают всё, чтобы превратить меня во вдову, а нашего сына — в сироту. К сожалению, наш Даня уже имеет печальный опыт сиротства: 19 декабря я была арестована вместе с мужем, а Даню государство пыталось забрать в детдом. Я не хочу, чтобы он стал сиротой.

Вы тоже — жены и матери. И я прошу вас убедить ваших мужей использовать все возможности, чтобы не допустить физическое уничтожение моего мужа Андрея Санникова и потребовать от Лукашенко освободить его и других белорусских политзаключенных.

Я не сомневаюсь, что вы найдете нужные слова.

С уважением и надеждой на понимание
Ирина Халип

"Новая газета", 03.10.2011