Что можно сказать про Первомай? Уже ничего. Первомая, советского, детского Первомая, в честь которого названы улицы, заводы и колхозы, уже нет. Еще шумят кое-где по миру рудиментарные завихрения классовых битв. Еще сохранились там и сям милые обычаи махаться с полицией. Вот в Берлине, например, каждое первое мая юные придурки-анархисты вступают в петушиные бои с полицией. Это уже становится рутиной, некоторой похмельной забавой после бурно проведенной Вальпургиевой ночи. А ведь именно ее, а не какой-то там День солидарности уже много веков лихо празднуют в ночь c тридцатого апреля на первое мая.

В России тоже были вполне языческого происхождения маевки. Это с легкой руки какой-нибудь "Юности Максима" принято стало считать, что слово "маевка" крепко связано с международным рабочим движением и грядущим воссоединением пролетариев всех стран.

Из двух главных советских праздников Первомай казался как-то посимпатичнее, чем Cедьмое ноября. Во-первых, какой-никакой международный статус, какая-никакая конвертируемость. Во-вторых, сезон. Седьмого ноября не очень-то побегаешь по улице, не очень-то поедешь с папой в зоопарк. А перед Первым мая сжигали прошлогодние листья, вынимали зимние рамы, красили забор зеленой танковой краской, вследствие чего забор становился похожим на кузов трофейного "студебеккера", только побольше. Перед первым мая отмывалась веранда, выметалась из углов паутина и накрывался новой клеенкой старый довоенный стол.

Постепенно детский энтузиазм стал уступать место сначала бессознательному протесту против агитпроповской "солидарности трудящихся", потом - чувству острой гадливости и желанию улизнуть куда-нибудь подальше от первомайских призывов, от военно-патриотического рева репродуктора, от демонстраций, салютов, транспарантов и флагов. Флаги вывешивались за пару дней до праздника, их вставляли в специально укрепленные на стенах домов приспособления, которые я однажды прозвал "флагалищами". Одна моя однокурсница страдала довольно причудливой формой аллергии - на красный цвет. От обилия красного у нее начинали страшно слезиться глаза, она чуть ли не слепла. Мы прозвали это "майским конъюнктивитом". Поэтому, когда Москва начинала полыхать идеологически выдержанным кумачовым тряпьем, она просто не могла не уехать из города.

Да и очень многие стремились в эти дни куда-нибудь улизнуть - кто на дачу, а кто и в Крым. К праздничным дням пристегивались какие-нибудь отгулы за овощную базу, и получался маленький отпуск. Однажды где-то в середине апреля в отдел кадров института, где я тогда работал, пришла девочка-лаборантка и сообщила, что у нее умерла бабушка и что ей полагается по этому поводу трехдневный отпуск за свой счет. Да, сказали ей, действительно полагается, можешь взять отпуск. Пиши заявление. Но она не уходила. Она долго мялась и жалась и наконец решилась на вопрос. "А можно, - спросила она, - я сейчас отпуск брать не буду, а эти дни прибавлю к Первому мая?"

Что осталось от советского Первомая? Лишь мелкие приметы времени, уходящие за исторический горизонт. Измятые бумажные цветочки на проволочных стеблях, горькие слезы из-за лопнувшего синего шарика, заноза от деревянной палочки, на которой болтался накрахмаленный флажок, руки липкие от леденцового петушка, очередь за мороженым, плакаты, изображавшие трех-четырех парней всей земли, разноцветным рукопожатьем скреплявших клятву разобраться с эксплуататорами, империалистами и поджигателями войны.

А еще в памяти поколений застряла песня про Первомай на стихи неутомимого Лебедева-Кумача. "Утро красит нежным цветом стены древнего Кремля" - так она начиналась. Песня довоенная, поэтому от слов "из открытых окон школы слышны крики октябрят" никто тогда особо не вздрагивал. И от слов "холодок бежит за ворот" холодок невнятного, но ощутимого ужаса не перекидывался на нервные интеллигентские шеи. А так все и воспринимали, как написано: утренняя, мол, прохлада - вполне обычная вещь, ничего особенного.